Лена так и не дождалась ответа.

– Мама говорила, у вас венчание уже совсем скоро, – сказала она.

– Нынче в пятницу. Ты придешь? – как-то просяще спросила Таня.

– Куда же я денусь…

– Прошу тебя, приди, пожалуйста, пораньше утром. С тобой мне так спокойно.

Захваченная заботами, Таня и не заметила, как подошел день свадьбы. С раннего утра в доме уже было такое оживление, что все предыдущие дни казались временем праздного затишья. К даче Казариновых съехалось экипажей больше, чем когда-либо собиралось у их соседа-мецената. Какое удовольствие испытывал Александр Иосифович от этого! Он восторженно заметил кому-то из гостей, что это напоминает сбор кораблей ахейцев перед походом на Трою.

Первыми явились Епанечниковы с детьми. Маленькие Кирилл и Сережа были не просто гостями: на них возлагалась ответственная обязанность нести перед врачующимися иконы Спаса и Богородицы. На этот раз фамилию возглавлял сам Сергей Константинович. Вообще он редко появлялся на даче – не позволяла обширная практика. Но уже ради такого случая – свадьбы лучшей дочкиной подруги – он ненадолго оставил свои повседневные занятия.

Пришел и Дрягалов с Машенькой, Димой и Паскалем. Пришли еще какие-то люди – кунцевские дачники, – которых Александру Иосифовичу пришлось приглашать, когда он впервые у Дрягалова в доме объявил о Таниной женитьбе.

Наконец, прибыл поручитель жениха с огромным белым букетом из померанцевых цветов для невесты. Эта роль была возложена на помощника Антона Николаевича по службе – неженатого еще, стройного, с аккуратными усиками полицейского.

Появление поручителя жениха было для всех сигналом к отправлению. Дом просто-таки весь заходил ходуном. Слуги решили почему-то, что в эту минуту лучше передвигаться бегом. Наталья Кирилловна вдруг заметила какую-то, по ее мнению, неисправность в Танином убранстве и принялась было по новой зашпиливать ей платье, меняя расположение и форму складок на нем, что грозило отсрочить венчание на неопределенное время. И Леночке пришлось очень настоятельно потребовать от своей энергичной матушки оставить Таню в покое.

И вот Таня в сопровождении Александра Иосифовича вышла из дома. Собравшиеся – и знакомые, и незнакомые, и гости, и просто зеваки из соседних дач, – увидев ее, издали этакий общий возглас одобрения, похожий на могучий единый выдох. Дрягалов прищурился с такою многозначительною веселостью в глазах, что Машенька, хорошо знавшая истинный смысл этого лукавого прищура, погрозила ему пальчиком.

В белом шелковом платье, с длинною вуалью, в драгоценностях, присланных давеча женихом в свадебной корзинке, Таня была ослепительна. Казалось, на улице сделалось светлее, когда она появилась.

Александр Иосифович посадил ее в лучшую коляску, запряженную белою парой, туда же сели Екатерина Францевна, m-lle Рашель, Лена и оба ее братца с иконами. Все прочие расселись по своим экипажам, и поезд отправился в путь.

Жених в это время находился уже в церкви. Венчание назначено было неподалеку от Кунцева – в Покровском храме в Филях. Здесь гостей собралось еще больше, чем на даче у Казариновых. В основном это были сослуживцы Антона Николаевича. Казалось, будто в Филях ожидается полицейский парад – куда ни посмотри, всюду мелькали мундиры, фуражки, погоны.

Когда подъехала невеста, полицейские чины быстро выстроились в две шеренги от подножки коляски до паперти, причем правофланговые взяли сабли в положение «на караул». Александр Иосифович и Таня, пройдя сквозь этот строй почета, вошли в церковь, и уже там отец передал дочку ее жениху.

И тотчас начался обряд. К ним подошел священник – маленький, с остренькою бородкой батюшка, – благословил их и вручил каждому по зажженной свече. Дьякон густым басом запел молитву. Потом священник надел жениху и невесте кольца и повел их на середину храма. Там на полу перед аналоем был расстелен белый плат, на который Таня с Антоном Николаевичем и встали. Батюшка громко, так, чтобы всем было слышно, спросил у жениха: «Имеешь ли ты искреннее и непринужденное желание и твердое намерение быть мужем этой Татианы, которую видишь перед собою?» Антон Николаевич, борясь с волнением, как это чувствовалось по голосу, ответил: «Имею, честный отче». – «Не связан ли ты обещанием другой невесте?» – спросил батюшка. «Нет, не связан», – отвечал жених. Те же вопросы задавались и Тане. И, как ни вслушивалась в Танины ответы Леночка, она не нашла в ее голосе ни малейшего смущения, ни намека на робость. Лена сама оробела от этого вечного, при любых обстоятельствах, бесстрашия подруги. Если бы она сию секунду оглянулась на дочку Антона Николаевича – Наташу, стоявшую напротив нее по правой стороне, она бы без труда поняла по выражению ее лица, что и от Наташи не ускользнуло, насколько уверенно, невозмутимо держится Таня, превосходя в этом даже ее многоопытного отца.

Священник же в это время, прочитав следующие по чину молитвы, взял венец, перекрестил им жениха, поднес венец ему к губам и со словами: «Венчается раб Божий Антон рабе Божией Татиане во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа» – возложил его на голову Антона Николаевича. Его поручитель подхватил венец и так уже и держал затем над головой жениха. Проделав то же самое с невестой, батюшка передал другой венец ее поручителю. После чего он с особой торжественностью трижды произнес: «Господи Боже наш, славою и честью венчай их!» Потом батюшка еще читал Евангелие, молитвы. Наконец, дав испить молодым повенчанным вина из общей чаши, он повел их кругом аналоя. Поручители следовали за ними, неся венцы над головами врачующихся. С клироса густо звучал тропарь: «Слава Тебе, Христе Боже, апостолов похвало…»

В самый разгар венчания в храм вошел запыхавшийся, взволнованный молодой человек – кто-то из прислуги, как можно было судить по его платью. Несколько мгновений он искал растерянным взглядом кого-то в толпе. Наконец, разглядев бороду Дрягалова, он пробрался к нему и прошептал всего несколько слов на ухо Василию Никифоровичу, отчего тот сделался белее полотна. Дрягалов даже ничего не сказал ни Маше, ни Диме и опрометью выбежал вон из храма. За этим эпизодом внимательно, но не показывая, однако, вида, наблюдал Александр Иосифович.

Венчание подходило к концу. Молодые супруги приложились к иконам на Царских Вратах и, приняв от батюшки у самой солеи уже неведомо какое по счету благословение, торжественно вышли их храма. Маленькие Сережа и Кирилл Епанечниковы, одинаковые, будто один из них был отражением другого, несли впереди новобрачных образа.

Еще с час Таня и Антон Е[иколаевич принимали поздравления. Очередь к ним протянулась через весь двор. Тане вручили столько цветов, что скоро ее коляска, куда шустрые Леночкины братья сносили букеты, напоминала клумбу на колесах. Первым, естественно, поздравлял дочку Александр Иосифович. Он говорил, нисколько не приглушая голоса, а, напротив, так, чтобы его слова были слышны всем присутствующим. К тому же все гости деликатно примолкли, когда заговорил отец новобрачной.

– Дорогая, любимая моя дочь! – не в силах скрыть свои переживания, изменившим ему голосом произнес Александр Иосифович. – Если в этот светлый день во всем мире и найдутся двое людей, которые лишь изображают себя радостными и счастливыми, чтобы не омрачать всеобщего веселья, но на самом деле душа у них ноет от скорби, так знай, эти двое мы – твои родители! Я, конечно, всегда понимал, что дочь – это не собственность моя, живущая мне на забаву, которую я могу держать при себе сколько угодно долго. Я понимал, что рано или поздно мне придется скрепя сердце ввести ее во храм и передать тому, который предназначен ей в вечные спутники. Но, милая Таня, я и вообразить не мог, каким непосильным испытанием это для меня будет. И если бы рядом с тобой сейчас стоял не Антон Николаевич, а любой другой человек, не знаю, смог бы я пережить свою душевную боль. И только осознание того, что заботу о тебе отныне будет нести достойнейший из людей, отчасти умеряет наши едва переносимые страдания. Будьте же счастливы. – Его голос умягчился, подобрел, лицо просветлело в грустной улыбке. – Не думайте о том, как безутешны мы теперь будем в нашем горестном одиночестве. Мы смиренно понесем свой крест. Лишь бы вы никогда не знали печали. Наша родительская отрада отныне только в вашем счастье.