по расписанию». Подмосковные пейзажи. На путях какие-то составы без стекол.

Груженные орудиями, самолетами и танками платформы.

Волнуюсь…

Москва! Перрон…

Тут же представители Камерного театра, друзья…

Нас ждут Таиров и Коонен. Едем (с вокзала) к ним на Большую Бронную. Опять объятия, вопросы, расспросы…

Я не успеваю обо всем расспросить, не в состоянии записать все рассказы. Московская жизнь сразу дает себя знать.

От Таирова поехали в гостиницу «Москва», где мы остановились, так как наша квартира разрушена и заброшена… И здесь — друзья, беседы. Уже устал от людей, от поездки, звонков, встреч. Затягивает большая столичная машина, от которой я совсем отвык.

(Я постепенно уточняю картину прошедших событий, но интересно, что только Москва дает мне настоящую перспективу и точную информацию.)

Вечером зашли к жене Эренбурга, которая живет этажом ниже. Илья Григорьевич уехал в Харьков на процесс немецких эсэсовцев и гестаповцев, виновных в расстрелах десятков тысяч советских людей. За подобные преступления — казнь через повешение!

Люба Эренбург сделала нам краткий обзор событий — начиная от октябрьской эвакуации Москвы и до последних «светских» новостей, слухов и т. п.

— Всеволод Витальевич, хотите побеседовать с летчиками «Normandie»?[152] У нас тут человек пятнадцать иностранных корреспондентов: несколько хороших англичан, байбак француз и несколько американских хулиганов, которые пьют и вообще безобразничают… Англичане терпеть не могут этих янки… Американский солдат получает жалованья больше английского офицера. Ну, словом, это не друзья… Вот — почти анекдот: прилетевший американский корреспондент заявил: «Америка тоже начинает испытывать военные трудности — у нас не хватает ананасного сока перед завтраком и обедом». (Каким русским словом им ответить?!) Бузу, на место… Хотите коньяку? Лимитный! Мы просидели у нее часа два. Я то слушал, то от усталости ничего не слышал.

12 декабря 1943 года.

Утром С. К. заказала завтрак: грибы, яичница (с 1941 года не ел яиц!), по рюмке водки, белый хлеб (итого 310 рублей).

Из окна виден огромный дом СТО[153]; гудки машин, гул столицы.

Пришел А. Фадеев — встретились радушно, хорошо. (Некогда делать подробные записи.)

Телефонный разговор с моим родным Петром Поповым.

В 12 часов иду к Таирову, беседуем о пьесе, о наших ближайших планах… Квартира Таирова взъерошенная. В его отсутствие многое раскрадено, в том числе редкие рукописи и книги. У истопника театра нашли в печке пачку таировских рукописей, фото… Я думаю, что к каждой уцелевшей вещи надо относиться, как к подарку. Что у меня на квартире — я себе не представляю. Не решаюсь туда пойти… С помощью «Правды» вызвал из Казани нашу Таню[154]. Приедет, тогда и все домашние дела, надеюсь, будут налажены.

И здесь много очередных заданий: дать статью в «Правду»; выступить в ССП, райкоме и т. д.

Иду по улице Горького. Московская толпа очень непохожа на ленинградскую: здоровые детишки, хорошо одетые женщины, много мужчин в штатском. Разительно действует контраст между московской и ленинградской архитектурой, планировкой, стилем. Борение и синтез чувств к Ленинграду и к Москве!

Одни мне говорят:

— Вы же москвич!

Другие:

— Вы же ленинградец!

Я люблю нашу квартиру в Москве, — это мой единственный за всю жизнь «дом». Но пока я лишен возможности там жить, я чувствую себя в Москве гостем.

Звонит Е. Д. Стасова:

— Рада вас слышать. Я руковожу изданием журнала «Интернациональная литература» на иностранных языках. Что вы нам дадите?

Звонок из «Литгазеты»:

— Ждем от вас статью.

Звонит генерал-полковник Городовиков:

— Приехал? Завтра в шесть часов с Софьей Касьяновной к нам, — обедать.

Москва несколько осунулась, уличное движение тише, чем до войны… Автобусы еще не ходят. Обычные следы военного времени.

13 декабря 1943 года.

3 часа дня… Едем с С.К. в «Правду»…

При мне в «Правду» позвонил Рогов. Сообщил: «Вызов товарища Вишневского сделан по моей инициативе. Пусть ознакомится с делами и поработает над пьесой — это серьезное, главное задание наркомата. А мы сделаем для него все необходимое, чтоб дать ему возможность отдохнуть и спокойно работать. Сроком не ограничим». (А меня уже тянет обратно.)

Подобрал необходимые материалы, сел писать статью об обстрелах Ленинграда. Пусть это будет моим гневным обвинением. Вспомнил все: от разрыва первого снаряда на Невском, у Аничкова дворца (сентябрь 1941 года). Работал до 6 вечера, по-прежнему (как до войны) в кабинете «Правды». Статья получилась острая. Пойдет ли?

В 6 часов поехал к генерал-полковнику Городовикову. Радушная встреча. Он все тот же, но сильно поседел…

Ока Иванович много поработал за время войны: руководил рейдами трех кавдивизий по немецким тылам (в начале войны); сделал сорок тысяч километров при объезде частей; непрерывно формировал и обучал новые кавалерийские дивизии и т. д.

Приглядываюсь к Москве. Здесь понимаешь, что события еще крупнее…

Москвичи (я имею в виду нашу среду — людей искусства) очень изменились: все постарели; каждый несет, таит в себе свое, пережитое за эти годы. Мне кажется, что все стали крайне честолюбивы. Рассказы их отрывочны, чувствуешь, что до конца во всем происходящем с ними немыслимо сразу разобраться… У многих — перемены в личной жизни. Быт и здесь не легкий, но нет никакого сравнения с трудностями в Ленинграде. Все время невольно думаю о нем, и чувства гордости и нежности к нашему городу вытесняют впечатления дня. О, мой неповторимый город!..

Вечером бесконечные звонки; приходят друзья, калейдоскоп лиц, обмен впечатлениями и пр. и пр. Мы с С.К. мало говорим о Ленинграде, так как почувствовали оба, что «рассказать» обо всем — невозможно…

14 декабря 1943 года.

Советско-чехословацкий договор! Это крупный практический шаг к новому устройству в Восточной, Центральной и Юго-Восточной Европе. Сплочение славянства! Польше открыт путь присоединения к новой системе… Прежние антисоветские силы Европы неотвратимо оттесняются новыми силами — народными. В этом основной смысл событий.

Сегодняшнее официальное сообщение НКИД о