Императорской Гвардии, это не донские, кубанские, терские казаки, – Русская армия – это все русское воинство, оставшееся верным русскому знамени. Русская армия – это все, что не Совдепия, – это Россия…

И пока не умерла армия – Россия жива…

Начатая десять лет назад борьба за родину не кончена, и вставшая по призыву Царя Русская армия, ныне в изгнании, в черном труде, как некогда на поле брани, отстаивает честь России.

Пока не кончена эта борьба, пока нет Верховной Русской Власти, только смерть может освободить русского воина от выполнения долга.

Этот долг для меня, стоящего во главе остатков Русской армии, – собрать и сохранить русское воинство за рубежом России.

Так, окруженный врагами, отбивая знамя, призывает к себе остатки родного полка командир знаменного взвода.

И не себе я ищу подчинения. Собрав последние остатки Русской Императорской армии, я буду ждать приказа Того, Кто остался для нас Верховным Главнокомандующим.

Он волен будет поставить во главе вас того, кто наиболее достоин.

Ставя долгом своим собрать и сохранить Русскую армию на чужой земле, я не могу допустить участия ее в политической борьбе. Воин не может быть членом политической партии, хотя бы исповедующей те же верования, что и он. И офицер старой Императорской армии не мог состоять членом монархической партии, так же, как не мог быть членом любой другой…

Значит ли это, что каждый из нас не может иметь своих политических убеждений, не может интересоваться политической жизнью своей страны? Конечно, нет.

Мы, старые офицеры, мы, служившие при русском Императоре в дни славы и мощи России, мы, пережившие ее позор и унижение, мы не можем не быть монархистами. И воспитывая будущее поколение русских воинов, тех, кто вновь будет ковать мощь и славу нашей родины, мы можем лишь радоваться, что они мыслят так же, как и мы.

Но мы не можем допустить, чтобы, прикрываясь словами „Вера“, „Царь“, „Отечество“, офицеров вовлекали в политическую борьбу…

Три года тому назад, когда остатки Русской армии ушли в изгнание, те, кому Россия обязана своим позором, спешили довершить каиново дело. Гонимая всем миром, обескровленная и нищая, Русская армия мешала им, и Милюков кричал, что надо уничтожить „реакционную силу“, „спасти Россию от реставрации“ и „армию от Врангеля“… Теперь кричат о „спасении армии от Врангеля“ из другого лагеря…

Кричат, укрываясь за дорогие русскому офицеру слова.

Напрасно. Врагам я не боюсь смотреть в лицо и с пути долга не сойду. Этим путем, верю, пойдете и вы».

Главнокомандующий не ошибся.

Все присутствующие от имени союзов заявили, что принимают приказ к исполнению, за исключением упомянутого выше Союза Участников Великой Войны. Однако в ближайшие дни из этого Союза вышел ряд лиц, не пожелавших идти этим путем. Все это в значительной мере предрешало отношение к приказу в других странах, так как ряд союзов был представлен в заседании 20 октября своими центральными правлениями, имевшими в других странах лишь свои отделения.

В ближайшее время выяснилось, что и не имевшие в Сербии своих представителей офицерские союзы в других странах – в Болгарии, в Венгрии, в Германии – приняли тоже приказ к исполнению.

Наиболее болезненно вопрос проходил в Париже. В январе 1924 г. в Париже в общем собрании Офицерского Союза произошел бурный инцидент, с оскорбительными выражениями по адресу Главнокомандующего и выходом из зала в виде протеста целой группы галлиполийцев. После очень упорной и длительной борьбы сторонников и противников приказа – и только в мае 1924 г. – старое Правление Союза – и ранее бывшее в оппозиции к председателю генералу Гулевичу было переизбрано, и председательское кресло перешло к генералу Ознобишину.

Руководительство в офицерских союзах повсюду переходило в руки офицеров, преданных идее единой Русской армии. Протесты и шероховатости проявлялись все с меньшей и меньшей силой. Утомленные политическим шквалом, чуть не уничтожившим общее единство, из разных мест (Венгрия, Германия) получались донесения, что союзы хотели бы перейти к другому началу, более отвечающему духу и навыкам офицерства, – к началу назначения. Неприличные выходки, вроде отпечатанного 5 сентября 1924 г. Правлением Союза Участников Великой Войны в Белграде листка с объявлением генерала Врангеля «врагом возрождения России», уже не только не встречали сочувствия, но вызвали явное и единодушное возмущение[29]. Буря утихала.

Русской армии, в тесном смысле слова, буря эта не коснулась совсем. Из частных писем того времени от различных офицеров, разбросанных по Балканам, можно было видеть, что приказ встречен сочувственно: «Армия – так армия. Довольно партийных комитетов».

На клокочущем вулкане наступало некоторое успокоение. И среди этого успокоения раздался манифест Великого Князя Кирилла Владимировича с объявлением себя «Императором Всероссийским». Те, кто провозгласил лозунг: «За Веру, Царя и Отечество», приглашались встать под знамена «Законного Царя из Дома Романовых».

Глава VI. «Император» и вождь

Великий Князь Кирилл Владимирович выступил впервые еще в 1922 г.

Выступлению этому предшествовала деятельная пропаганда правых монархических групп, начавшаяся еще с Рейхенгалльского Съезда: тогда впервые был выдвинут принцип – «Законного Царя из Дома Романовых».

Принцип этот углублялся, проникал в толщу эмигрантской массы и главным образом офицерства. Принцип этот утолял «монархическую тоску», возбуждал упавшую энергию и даже питал надежды на двоякий эффект: поддержку европейских государств и взрыв в советской России.

Создавалась упрощенная схема. Россия была сильна и могуча, когда был царь; теперешняя Россия не приносит Европе никаких выгод, но сулит одни беспокойства. Значит, Европа заинтересована в русском царе. Для франкофилов и приверженцев Антанты побудительным стимулом казались воспоминания об участии России в Великой Войне: будь Россия, одного слова монарха было бы достаточно, чтобы обезопасить Францию от всяких поползновений Германии. Для германофилов была другая упрощенная картина. Все немцы по существу – монархисты; могущество Германии тесно связано с восстановлением в ней монархии. Восстановление монархии возможно только тогда, когда восстановится монархическая Россия.

И те и другие приходили к выводу, что восстановление монархии в России для Европы выгодно.

Но кроме того, сотни газетных корреспонденций и десятки свидетельских показаний от «очевидцев» доказывали, что народ русский пресытился советской властью, мечтает о «хозяине» и о Царе. С умилением рассказывали, что «все крестьянство» бережно хранит царские портреты – и ждет только призыва, чтобы обрушиться на коммунистическую власть. А так как «красная армия» – плоть от плоти крестьянства, то предполагалось очевидным, что при имени «царя» произойдет какой-то психологический сдвиг.

Пока настроения эти упорно поддерживались и подогревались в эмигрантской толще, руководители движения принимали меры к конкретизации