Шрифт:
Интервал:
Закладка:
“Циники” были изданы в Берлине чрезвычайно быстро. 29 октября я уже получил извещение, что книга вышла из печати. Столь же “молниеносно” мне было обещано в Ленотгизе приступить к изданию книги. В середине ноября я позвонил по телефону в редакционно-издательский отдел. Я спросил: “Скоро ли меня соблаговолят помучить корректурой романа?”. Ответ я услышал более чем неожиданный: “Политредакция решила воздержаться от печатания вашей книги”.
Предпринимать что-либо с “Петрополисом” было поздно: за границей “Циники” уже поступили в продажу.
Это объяснение по форме. По существу же я должен сказать, что считаю “отказ от печатания” ханжеством и святошеством нового порядка. Многие политредакторы страдают этой болезнью, вредной, а может быть, и губительной для советской литературы. Я написал книгу революционную. Отрицательные фигуры (циники) обнажены мной до предела и сделаны безжалостно.
Вот отдельные строчки из того, что печатает о моей книге немецкое издательство Фишер в рекламных листках и объявлениях: “Россия. Лицо гражданской войны. Дыхание новой жизни”, “Люди называются циниками, потому что они пытаются бежать от действительности, до которой не доросли”, “…голод, холод, неурожай. Раззорённые города и плоская земля. Страшное лицо гражданской войны. Медленно возникают новые жизненные формы, новая индустрия, наука, искусство…”
К сожалению, роман только что вышел на немецком языке и я не знаю, что пишут о нём в немецких газетах и журналах. Белой прессы я также не видел. Несколько недель тому назад я повстречал в Москве т. Блюмкина. Он любезно, но вкратце рассказал мне содержание белоэмигрантских рецензий. Поскольку я могу судить по краткому полузапамятованному изложению, если я и был притворно “обласкан” Милюково-Рессеновскими критиками, то во всяком случае не за своё мироровоззрение.
Вообще, мне до сих пор непонятно, как можно ставить в вину советскому писателю благожелательные отзывы (сплошь и рядом провокационные) белоэмигрантских критиков. Как известно, советский писатель не может воспретить писать о себе глупости даже в своей республике. Власть же над критиками из-за рубежа ещё более призрачна».
Мариенгоф подходит к делу серьёзно. Казалось бы, на все вопросы найдутся у него ответы. Но вот публикуется статья «За Пильняком и Замятиным – Мариенгоф», где объяснения и чётко выверенная защита не признаются полноценными: «И объяснения эти не отличаются оригинальностью: вслед за Пильняком и Замятиным Мариенгоф приводит канцелярские справки и справочки и вместо объяснений по существу отделывается формальными отписками»350.
29 октября 1929 года наш герой приезжает в Москву и даёт разъяснения правлению Союза писателей. Это, напомним, Леонов351, Кириллов, Огнёв, Шмидт и Кин. Спустя неделю «Литературная газета» публикует покаяние Мариенгофа, которое состоит из двух необходимых элементов: «считаю недопустимым» и «считаю ошибочным поступком»:
«В связи с напечатанием за границей моего романа “Циники”, считаю необходимым заявить следующее:
Рукопись “Циники” была мною отправлена легальным порядком через комиссию при Наркомпросе в Берлин после того, как у меня создалась уверенность в появлении этой книги в СССР. Основанием для этой уверенности послужили благоприятные переговоры с Ленотгизом и заключение договора после прочтения романа рецензентом издательства.
Однако впоследствии книга в СССР не появилась.
Считаю появление за рубежом произведения, не разрешенного в СССР, недопустимым.
Опубликование моего романа, не появившегося у нас, считаю ошибочным поступком».352
Но даже это покаяние не выглядит покаянием – это тоже объяснение, аргументированная защитная речь. И, несмотря на это, о публикации «Циников» приходится забыть раз и навсегда. Правление московского отделения Всероссийского Союза советских писателей выносит постановление:
«Заслушав объяснения и письмо т. Мариенгофа по поводу выхода за границей его романа “Циники”, правление московского отделения ВССП считает необходимым заявить следующее:
Принимая к сведению письмо т. Мариенгофа, правление московского отделения Всероссийского Союза Советских Писателей вместе с тем указывает, что тенденциозный подбор фактов в романе “Циники”, искажающий эпоху военного коммунизма и первого периода НЭПа, делает книгу объективно вредной и неприемлемой для советской общественности. Автор ведёт роман от лица людей, враждебных советской власти, причем текст романа не даёт материала, отделяющего точку зрения автора от точки зрения действующих лиц. Это обстоятельство ставит перед Мариенгофом необходимость критически отнестись к своему произведению, так как роман “Циники” стоит в прямом противоречии с задачами советского писателя, как их определяет ВССП».353
В числе прочего в объяснительном письме в ВССП Мариенгоф говорил о том, что Яков Блюмкин, старый знакомый, рассказывал и пересказывал ему зарубежные рецензии на роман. Упоминание о богемном чекисте в 1929 году, как подчёркивает в своей книге Томи Хуттунен354, могло только навредить нашему герою. Блюмкин уже находился под пристальным присмотром Сталина: устраивая очередную красную революцию на Ближнем Востоке, он наведался в Турцию, где в ту пору обосновался изгнанный Троцкий. От него Блюмкин вёз письмо Карлу Радеку, на чём и попался. Нетрудно сделать вывод, что связи с Блюмкиным в это время вряд ли могли принести Мариенгофу какую-то пользу. Точно так же дело обстоит и с Карлом Радеком. С ним Анатолий Борисович часто виделся в гостях – например, у Таирова.
Кто действительно мог помочь, так это Луначарский. Мариенгоф был коротко знаком с его секретарём Зельдовичем. К наркому и писал письма с просьбой разобраться в истории с «Циниками». Судя по тому, что итог этой кампании не так суров, как мог бы быть, Анатолий Васильевич всё-таки оказал поддержку Анатолию Борисовичу.
