Восстание на броненосце «Князь Потемкин-Таврический» (14—24 июня 1905 года), как мы уже знаем, застало командующего Черноморским флотом вице-адмирала Г.П. Чухнина в Петербурге, куда он выехал на обсуждение новой судостроительной программы.

Экстренно вернувшись в Севастополь, Чухнин начал принимать все меры для поиска и захвата мятежного броненосца, отстранив от командования старшего флагмана Практической эскадры вице-адмирала Кригера, упустившего «Потемкина» около Одессы. Под своим началом Г.П.Чухнин вновь вывел эскадру в море для решительного поиска восставших, однако «Потемкин» к этому времени уже прибыл для интернирования в Констанцу. Никакого, даже отдаленного, сочувствия к мятежной команде Чухнин не испытывал. Отсюда его быстрые и решительные действия по подавлению матросских выступлений.

До осени Г.П. Чухнину удавалось контролировать ситуацию на Черноморском флоте. Где уговорами, где силой вице-адмирал сдерживал натиск революционного движения.

Осенью 1905 года началось Севастопольское восстание. Первыми поднялись береговые части, за ними крейсер «Очаков». Ситуация для Чухнина была крайне опасной, революционная агитация парализовала целые корабли. Вот тут-то и сказался еще один талант вице-адмирала — талант оратора и полемиста. Не страшась возможных покушений, Г.П.Чухнин объезжает корабли, выступает перед командами, убеждает сомневающихся, ободряет робеющих. По отзыву слушавших его знаменитые монологи, после выступлений Чухнина матросы плакали, а самого адмирала провожали с кораблей криками «Ура!». С восставшим «Очаковым» адмирал расправился быстро, решительно и жестоко, стремясь не дать развернуться революционному брожению по всему флоту. Николай II благодарил вице-адмирала за усердие в борьбе с врагами империи, революционеры — заочно приговорили к смерти.

Ну, с революционерами все понятно — Чухнин для них опаснейший враг, а какие реальные претензии предъявляли Чухнину сами матросы?

Бывший матрос с броненосца «Потемкин» И. Лычев в своей книге «Потемкинцы», к примеру, выдвинул «кровожадному Чухнину» следующую «предъяву»: «Он (Чухнин. — В.Ш.) воспретил матросам появление на главных улицах Севастополя», «запретил матросам ездить по городу на извозчике и они стали ездить на банабаке», а также «ввел отпускные записки в город вместо белого — красного цвета».

Для понимания этих обвинений поясним, что «банабаками» в Крыму традиционно называли одноконные коляски, управляемые крымскими татарами. Проезд на «банабаках» стоил весьма недорого, в отличие от лихачей-извозчиков. А потому в приказе Чухнина ездить на «банабаках» я вижу лишь заботу вице-адмирала о матросах, чтобы те по глупости не спускали зазря и так не слишком свои больше деньги.

То, что матросам не разрешалось бродить по центру Севастополя, было, по моему мнению, для них только во благо, т.к. на Большой Морской и Екатерининской улицах всегда было много и офицеров, и патрулей, тогда как именно на окраине размещалось большинство недорогих развеселых заведений, где матросам можно было прекрасно отдохнуть. При этом, если офицерам рекомендовалось отдыхать на Приморском бульваре, то у матросов был свой не менее уютный Исторический бульвар, расположенный отнюдь не на городской окраине. Напомню, что и в советское время военнослужащим срочной службы и курсантам военно-морских училищ вполне официально запрещалось посещать рестораны и вечерние кафе, однако это ни у кого возмущения и желания восставать не вызывало. Ну а обвинение Лычева Чухнина в том, что тот поменял цвет увольнительных записок — это вообще полный идиотизм. На отпускных билетах, как мы видим, фантазия И. Лычева и иссякла.

Кстати, революционерам вообще угодить было невозможно. К примеру, когда сменивший Чухнина на посту главного командира Черноморского флота адмирал Скрыдлов (всегда отличавшийся большим либерализмом) стал ходатайствовать о смягчении наказаний для осужденных матросов, улучшил их бытовые условия и условия отдыха, вплоть до снижения цены в борделях, это вызвало у революционеров еще больший гнев. Скрыдлова они объявили еще более опасным врагом, чем Чухнин, на том основании, что он якобы хитростью пытается оттолкнуть черноморцев от революционной борьбы…

Г.П. Чухнин прекрасно понимал непопулярность своей политики и ясно сознавал свое одиночество перед лицом почти всего т.н. «образованного» русского общества. Так, в донесении от 17 ноября он писал: «Мы победили здесь революцию, за что на наши головы посыпятся проклятья со всех сторон, во всех газетах и устно на всех перекрестках, но не возвысятся русские голоса в одобрение или поддержку борцов за целостность государства».

После жесткого подавления ноябрьского мятежа 1905 года в Севастополе центральный комитет эсеровской партии приговорил Г.П. Чухнина к смертной казни. На вице-адмирала началась настоящая охота, к которой подключился и «первый террорист России» Борис Савенков. Рассматривались варианты покушения на Чухнина в городе, в штабе Черноморского флота и в летней резиденции командующего — даче «Голландия» на северной стороне Севастопольской бухты. Дача принадлежала Морскому ведомству, при ней находился большой фруктовый сад. Г.П. Чухнин был разносторонним человеком: хорошо рисовал, знал английский язык и очень любил садоводство.

Первое покушение на Г.П. Чухнина было неудачным. Приговор должна была привести в исполнение 23-летняя эсерка Екатерина Адольфовна Измаилович, младшая сестра другой известной революционерки, Александры Измаилович. За две недели до выстрелов младшей сестры старшая сестра стреляла в минского полицмейстера Норова.

27 января (по другим данным, 22 января) Екатерина Измаилович, назвавшись дочерью адмирала Чалеева, записалась на прием к командующему. Она просила выслушать ее по делу о пенсии вдове капитана 2-го ранга Славочинского, бывшего командира минного транспорта «Буг», погибшего во время ноябрьского восстания в Севастополе. Кратко изложив просьбу, Измаилович неожиданно достала браунинг и четырежды выстрелила в Чухнина, ранив его в плечо и в живот. Однако раненый вице-адмирал сумел все же выбить из ее рук пистолет, схватив террористку за руку, и две последние пули прошли мимо. Детали покушения Е. Измаилович дошли до нас в изложении ординарца Дубинина: «Говорит, хочу видеть адмирала. Доложили. Принял без задержки. Только эдак через минуту-две вдруг, бах, бах, бах! Как мы всегда неотлучно были при адмирале, вот первый я и вбежал. Стоит эта самая барышня одна, плюгавенькая, дохленькая и вся белая-белая как снег, стоит спокойно, не шевельнется, а револьвер на полу около ее ног валяется. “Это я стреляла в Чухнина, — говорит твердо, — за расстрел «Очакова»”. Смотрим, адмирала тут нет, только из другой комнаты выбежала жена его, кричит, как бы в безумии: “Берите ее, мерзавку… скорей берите”. Я, конечно, позвал своего постоянного подручного. И что бы вы думали? Смотрим, а наш адмирал-то уже вместе с женой закричал; “Берите скорей, берите ее!” Ну, вот мы ее сволокли во двор и там покончили быстро…»

Дубинин, выведя Е. Измаилович на караульный двор, привязал ее к столбу и расстрелял из винтовки. Отметим, что никакого конкретного указания для самосуда он от Чухнина не получал.

Раны Чухнина были тяжелыми, но не смертельными. Уже на следующий день он вернулся к работе, принимал доклады, делал распоряжения. Несмотря на то что охота на него не была окончена, Чухнин не просил ни отпуска, ни перевода на другую, более спокойную, должность.