«Не упала» – вот теперь основной критерий! Раньше на первом выступлении балерины (и танцовщика) кулисы были забиты, во всяком случае, к финальному па-де-де обязательно все подходили взглянуть на новую исполнительницу! А теперь, кого ни спросишь – никто не видел, все ушли, никому ничего не надо!..

На гастролях как-то иду на репетицию, а навстречу мне педагог-репетитор:

– Ты не видела Валю?

– Нет, а что случилось?

– У нее срочный ввод в «Лебединое озеро»!

Мне просто плохо стало: «Как?! В “Лебединое”?! Без подготовки, с другим партнером?!» Тут уж, конечно, мне не до своей репетиции, обе трясемся, ищем эту Валю. Наконец она является. Мы бросаемся к ней: «Ты только не волнуйся, все будет хорошо, все обойдется…» Стараемся ее поддержать, чуть ли не под руки ведем. А она совершенно спокойно замечает: «Я и не волнуюсь. А вы-то чего трясетесь?» И мы только руки опустили и замолчали… Ну и станцевала, и «не упала»… Вот никто ничего и не хочет смотреть. Как чье-то первое выступление объявляют, уже только думаешь: «Ох, надо бы пойти…» «Надо», а не «хочется»!

Зато сейчас принят абсолютно другой стиль общения между учениками и педагогами – за все хвалить! После спектакля какой-нибудь своей девочке говорю: «Здесь ты разошлась с музыкой…» И меня тут же одергивают: «Зачем ты делаешь замечания при всех? При всех надо хвалить! Ты ей потом потихонечку скажешь…» Помню, когда кого-то из нас спрашивали: «Как прошел спектакль?» – каждый отвечал: «Здесь у меня не получилось, здесь – недотянула». Всегда же что-нибудь да получается не так, не может быть идеального спектакля! А сейчас, спроси кого угодно, тебе ответят: «Как, вы вчера не видели мое выступление?! Это было потрясающе!» Меня такие слова просто убивают! Я только руками развожу: «Ну да, стоит мне не прийти – так вы танцуете гениально. Как только я в зале – так все разваливается… Может быть, мне просто вообще не ходить на ваши спектакли?!»

Иногда девочки обижаются: «А почему вы нас не хвалите?» Приходится пояснять: «Вас другие похвалят. Если я молчу, значит, все хорошо. Моя задача – сделать так, чтобы стало еще лучше». Что хорошо – то хорошо: да, мы репетировали, и у тебя здесь получилось как надо. Зачем мне об этом говорить? Публика аплодировала, мама с папой сказали, какая ты распрекрасная, поклонники цветов надарили. А я говорю о том, что ты еще не сделала, что ты «недотянула», о том, что у тебя на репетиции выходило лучше, – говорю, чтобы исправить…

Когда я танцевала, то совершенно не анализировала, что надо сделать, чтобы получилось какое-то движение. Мне показывали, я повторяла, и у меня получалось. Я стала что-то анализировать, только когда начала преподавать и столкнулась с тем, что надо объяснить, как выполнить движение. Вот тут я Елизавету Павловну Гердт вспоминала и до сих пор вспоминаю по десять раз на дню. Она давала все: всю технику, всю школу, все «механизмы» – учила даже, как пальчик надо отставлять! И Галину Сергеевну Уланову вспоминаю – когда возникают актерские задачи, когда ищем подходы к созданию образа. Сейчас я безумно жалею, что не записала, не зафиксировала, как наши мудрые педагоги вели репетиции, как объясняли. Они всегда такие образные сравнения приводили, что все сразу становилось понятно!

Конечно, я не теоретик – я практик и даже не понимаю, что за предмет такой – методика преподавания. Меня спрашивают: «Скажите, пожалуйста, какая у вас методика преподавания, как вы работаете с учениками?» Простите, пожалуйста, но я не могу ответить! С каждой ученицей работаю отдельно, каждой говорю свое, сугубо индивидуальное. Одна понимает, как прыгнуть, и, окончив школу, она хорошо освоила, как это делать, но не знает, как правильно держать руки. Так я ей не буду рассказывать о прыжках, она и так знает, но ей нужно объяснить, как держать руки. А другая – наоборот: она руки прекрасно держит, а прыгнуть не может. Значит, ей я должна объяснить, как надо подготовиться, чтобы «выпрыгнуть». Многое зависит от личностных особенностей человека.

Одну ученицу нужно погладить, похвалить: «Ты такая хорошая, такая способная, постарайся!» – и она начинает работать. Кому-то надо резко сказать: «Что ж ты, как бездарь какая, элементарных вещей сделать не можешь!» – тогда она назло все сделает. А иную нужно высмеять, спародировать. Я ей тысячу раз показываю, прошу: «Сделай вот такие ручки!» – никакого результата! Потом говорю: «Ну что ж ты делаешь вот так…» – и утрирую ее же движения. «Это я так делаю?!» – возмущается она и мгновенно все понимает! И каждую надо «разгадать», к каждой нужен совершенно индивидуальный подход. Какая уж тут система преподавания!

Одна из самых главных – проблема артистизма. Нельзя научить артистизму, когда его нет от природы. Можно только разбудить природный дар, если он есть (как случилось с той же Марианной Рыжкиной). Другой пример – Светлана Романова, с которой я определенное количество лет работала в «Кремлевском балете». Она, в общем, была крепкая балерина, мне удалось немного подправить ее манеру танца, но добиться от нее артистической выразительности я никак не могла. Постоянно ей говорила: «Света, ты должна прочувствовать душевное состояние своей героини, ты должна передать ее волнение…» Романова очень исполнительная балерина, она может двести раз повторить вариацию, но тут она на меня смотрела и совершенно ничего не понимала. Свету другое заботило: «А ручку я правильно вытянула?» – «Правильно, правильно! Но дыхание, но чувство…» В глазах – искреннее недоумение: «О чем это вы?» С ручками-ножками ведь все получается… Года три или четыре мы так проработали, и я все время с ней билась: «Ты должна передать настроение…» Андрей Петров начал ставить своего «Щелкунчика», и я опять: «Света, ты должна почувствовать – вот он, твой принц, твоя мечта, появился перед тобой…» И вдруг – ясно помню тот момент, когда она ко мне прибежала: «Екатерина Сергеевна! Я почувствовала!» Сначала я даже не поняла, что случилось, – столько лет я от нее этого добивалась, и наконец… Ведь взрослый же человек, не ребенок прибегает – «Я почувствовала!» Нет, Романова не перестала отрабатывать технику, но с того самого момента она поняла, что техника – не главное.

Да, наверное, самое увлекательное и самое радостное в работе балетмейстера-репетитора – увидеть, как расцветает новая артистическая индивидуальность, как пробуждается душа. Это занимает все время, требует большого внимания, кропотливой работы, сдержанности и терпения. Я ощущаю, как изменилась сейчас. Иногда сижу на репетиции и думаю: «Да что такое, в самом деле? Да стала бы я раньше терпеть?!» Но терпеть нужно, особенно бережной надо быть с теми, у кого что-то не ладится, – как в семье, когда больше любят и лелеют самых больных. А вот когда человеку многое дано, иногда не выдержишь и сорвешься: «У тебя же все есть, а ты не хочешь немного усилий приложить!»

Только теперь я понимаю, насколько больше принадлежала себе, когда была занята только своими спектаклями. А я-то еще мечтала, что вот уйду на пенсию – и столько всего интересного переделаю!.. Оказалось, что как раз сейчас-то ни свободного времени нет, ни выходных, ничего. Я постоянно думаю о своих ученицах, постоянно ощущаю ответственность за них… И, честно говоря, не чувствую разницы в возрасте с ними, забываю, что они из другого поколения. Но мне кажется, я их понимаю, они приходят ко мне со своими горестями и радостями – слава Богу, что это так. Ведь в репетиционном зале все видно: одна влюбилась, просто летает, глаза блестят, у другой плечи опущены, ничего ей не надо… Они все такие разные, все – любимые, и со всеми трудно, но чем только могу – стараюсь им помогать.