хвастают своими пороками. Но ни один порок не порицает так сильно св. Григорий, как порок лицемерия, грозно осужденный Спасителем. Этот порок кажется ему самым пагубным из пагубных, а потому он истощается в насмешках над теми, которые своей бородой, своим согбенным видом, тихим голосом, робкой поступью хотят казаться благочестивыми, не имея ни души, ни сердца.

Чтобы не утомлять читателя перечислением всех отдельных черт того ужасающего образа, который св. Григорий рисует с огромной толпы духовных лиц своего времени, обратимся лучше к рассмотрению его идеала духовного пастыря и богослова. Этот идеал в продолжение всего служения св. Григория так живо стоял пред его мысленным взором, что не давал ему и минуты покоя и часто исполнял сердце скорбным чувством о своем недостоинстве. Цель теоретического и практического богословия, которое он обыкновенно называл духовным врачеванием, поставлял он в том, чтобы окрылять душу, отвлекать ее от мира и возвращать Богу. «Мы должны, – говорит он, – сохранить в душе образ, если он цел; поддержать его, если он в опасности; обновить, если поврежден. Короче сказать – того, кто принадлежит к горнему чину, должны соделать богом и причастником горнего блаженства… Пастырь должен почитать главной и даже единственной обязанностью очищать души жизнью и учением; будучи сам просвещаем Божественной благодатью, он должен служить для своих пасомых чистым духовным зеркалом, должен приносить священную жертву за своих чад до тех пор, пока не сделает их жертвой богоугодной… Пастырь есть духовный врач. Врачи тел должны переносить разные труды и заботы и, как сказал один мудрый врач, из чужих несчастий собирать для себя скорби. И для чего все это? Для того чтобы больше дней прожил на земле человек, которому, по его порочности, может быть, лучше было бы давно умереть. Но нам, когда мы в опасности утратить спасение души, души блаженной и бессмертной, какой предлежит подвиг, чтобы хорошо и других уврачевать, и самим уврачеваться?.. Наше врачебное искусство гораздо труднее искусства врачевать тело. Оно труднее потому, что последнее мало заглядывает вглубь, более же занимается видимым; напротив того, наше врачевание и попечение все относится к потаенному сердца человеку, и наша брань – с врагом, внутрь нас воюющим».[909]

В соответствии с этой высокой целью пастырской деятельности св. Григорий требует от лиц духовного звания богоугодной жизни, ибо что не деятельно и не живо в нас самих, то не может быть таковым и в других. «Никто не достоин великого Бога, никто не достоин быть пастырем и приносить Богу жертвы, если он прежде не принес себя в живую жертву Богу или если не сделался святым и живым храмом живого Бога. Как я могу дерзнуть возвещать слово Божие, если я не сделался достойным органом этого слова? Такая ревность не похвальна. Надобно прежде самого себя очистить, дабы иметь возможность очищать других… Пастырь не должен звучать, как поддельная и нечистая монета; не должен содержать в себе вещества дурного, требующего сильнейшего огня. Иначе тем большее произведет он зло, чем над большим числом будет начальствовать, потому что порок, распространяющийся во многих, значительнее порока, останавливающегося на одном. Притом же порок гораздо легче принимается, нежели добродетель. Таким образом, духовный, в котором пасомые желают видеть образец христианской жизни, не должен довольствоваться тем, чтобы избегать порока, но должен отличаться добрыми делами. Он должен не знать даже меры в добре и в восхождении к совершенству, должен почитать не столько прибылью то, что приобретено, сколько потерей то, что не достигнуто».[910]

Столь же строго требует св. Григорий от церковного учителя, чтобы он имел основательные сведения о Божественных вещах и знал науки человеческие, особенно же философию. «Представителю, – пишет он, – необходимо быть вместе как простым – относительно правоты, так и сколько можно более многосторонним и разнообразным для приличного со всяким обращения, а равно способным к полезной со всяким беседе. Ибо одни, по способностям младенцы, требуют себе в пищу млека, то есть самых простых, первоначальных уроков; а другие имеют нужду в премудрости, проповедуемой между совершенными, в пище высшей и более твердой… Богослов должен иметь верное понятие о мире и мирах, о материи, душе, уме и умных существах, как добрых, так и злых, о всесодержащем и управляющем всеми событиями Промысле, о нашем первоначальном устроении и о последнем воссоздании, о прообразованиях и истине, о первом и втором Христовом пришествии, Его вочеловечении, страданиях, смерти, воскресении – во всех этих предметах он должен дать ответ».[911]

Но да не подумает кто-либо, что Григорий требует от пастыря невозможного. Если он выражает желание, чтобы богослов знал все пути и откровения Божий, даже до последних оснований, то при этом говорит, что такое познание, совершенно исчерпывающее всякую истину и все глубины Божественного существа, не достигается в земной жизни человека. Настоящее наше познание есть только постепенное приближение к тому познанию, которое соблюдается для нас в небесном блаженстве. «Истинный богослов не тот, кто хочет все [касательно Божества] совершенно понять, ибо неограниченного не может постигнуть существо ограниченное; но тот, кто более, нежели другой, отразил в себе Божественное и имеет в себе образ, тень истины… Совершеннейшее из всего существующего есть ведение Бога. Сие-то ведение частью да храним, частью да приобретаем, пока живем на земле, а частью да сберегаем для себя в тамошних сокровищах, чтобы в награду за труды приять всецелое познание Святой Троицы».[912]

Но как бы ни был учен пастырь, а если он не имеет при этом смирения, то ученость будет для него не только бесполезна, но даже вредна. Истинный богослов должен сознавать свою немощь и с молитвой обращаться к Тому, Кто силен в немощах. «Образовавшие в себе дар слова, не слишком полагайтесь на сей дар, не мудрствуйте до излишества, паче разума, не желайте во всем, даже и со вредом, одерживать верх; но в некоторых случаях, только было бы полезно, уступайте над собой и победу. Принесите слово в дар Слову, обратите ученость в оружие оправдания, а не смерти».[913]

Архимандрит Порфирий (Попов). О стихотворениях святого Григория Богослова [914]

Многие из святых отцов Церкви среди многотрудных и тяжких подвигов своего служения Церкви не только не пренебрегали поэзией, но даже сами, и притом в глубокой старости, писали стихи, которые в свое время читались с увлечением. Таковы свв. Григорий Богослов, Ефрем Сирин, Амвросий Медиоланский, Павлин Ноланский, Иоанн Дамаскин и др. Стихотворения некоторых, именно – Григория Богослова и Ефрема, хотя и в прозаическом переводе, но давно уже