стремлением изменить, усовершенствовать себя. Пожалуй, одна из высших форм работы самосознания заключается в попытках найти смысл собственной деятельности; нередко эти попытки вырастают в поиск смысла жизни.

Таким образом, мы наметили главные функции самосознания — познание себя, усовершенствование себя, поиск смысла жизни, на которых дальше и остановимся. Конечно, они не исчерпывают всех форм работы самосознания, но вполне их представляют. А главное для нас — получить общее представление об этой новой «инстанции» личности и понять, почему и как ее появление обеспечивает дальнейший рост личности.

Познание себя — одна из самых сложных и в то же время субъективно очень важных задач. Сложность этой задачи вызвана многими причинами. Во-первых, человек должен развить свои познавательные способности, накопить соответствующие средства, чтобы потом применить их к познанию себя. А это приходит с возрастом и предполагает определенное умственное развитие. Во-вторых, должен накопиться материал для познания, т. е. человек должен чем-то (кем-то) стать; вместе с тем он находится в непрерывном развитии, и самопознание все время отстает от своего объекта. В-третьих, всякое знание о себе уже фактом своего получения меняет субъекта: узнав нечто о себе, он становится другим. Поэтому-то задача «познать себя» и оказывается для человека столь субъективно значимой: всякое продвижение в ней — очередной шаг в его развитии.

Познание себя начинается в очень раннем детстве, но там оно имеет совершенно особые формы и содержание.

Сначала ребенок учится отделять себя от физического мира: он еще не знает, что́ относится к его телу, а что — к миру.

По описанию Я. Корчака, маленький ребенок хватает себя за ногу, тянет ее в рот, падает, а потом недоуменно оглядывается: кто же это его толкнул?

Позднее ребенок начинает осознавать себя уже в другом смысле — в качестве члена социальной микрогруппы. И здесь на первых порах наблюдается сходное явление: он еще плохо отделяет себя от других, а других — от себя. Это выражается в известном детском эгоцентризме. В сознании ребенка он как бы центр социального микромира, а другие люди существуют для того, чтобы его кормить, поить, с ним играть, его воспитывать.

Выход из подобного «социального эгоцентризма» ярко описал Л. Н. Толстой в своей повести «Детство. Отрочество. Юность». Приведу отрывок:

«Случалось ли вам, читатель, в известную пору жизни вдруг замечать, что ваш взгляд на вещи совершенно изменяется?.. Такого рода моральная перемена произошла во мне в первый раз во время нашего путешествия, с которого я и считаю начало моего отрочества.

Мне в первый раз пришла в голову ясная мысль о том, что не мы одни, то есть наше семейство, живем на свете, что не все интересы вертятся около нас, а что существует другая жизнь людей, ничего не имеющих общего с нами, не заботящихся о нас и даже не имеющих понятия о нашем существовании. Без сомнения, я и прежде знал все это; но знал не так, как я это узнал теперь, не сознавал, не чувствовал» (112, т. I, с. 124).

Замечу, что описываемое событие Л. Н. Толстой характеризует как «моральную перемену» и придает ему настолько большое значение, что датирует им переход от детства к отрочеству. Без сомнения, в нем можно видеть скачок в осознании своего «социального Я».

Наконец, в подростковом возрасте начинается осознание «духовного Я», т. е. своих психических способностей, характера, нравственных качеств. Этот процесс стимулируется активной ассимиляцией того слоя культурного опыта, который находится над слоем конкретных социально-ролевых норм, и выражает обобщенную работу поколений в решении духовных и нравственных проблем.

В жизни подростка этот процесс начинается с вопросов: «Каков я?», «Что во мне не так?», «Каким я должен быть?».

Вот выдержка из сочинений одной пятиклассницы: «А вообще правильно, что Николенька думал о себе. Он сравнивал себя с другими, смотрел, какие у него хорошие черты, какие плохие. Плохие старался исправить. И я тоже. Только это недавно, с пятого класса. В четвертом классе я маленькой была, а в пятом — мне уже 12 лет! Вообще с пятого класса какая-то другая жизнь пошла. Смотрю на всех, наблюдаю, как ко мне относятся, как я к другим. Почему бы это?..»

Именно в этом возрасте начинает формироваться «идеальное Я», т. е. осознанный личный идеал, сопоставление с которым часто вызывает неудовлетворенность собой и стремление себя изменить.

Выработка такого идеала, а также соотнесение с ним целей, поступков, линии жизни и представляют вторую из названных выше важнейших функций самосознания. А. Н. Леонтьев образно описывает ее как движение сознания по вертикали, имея в виду пространство собственных мотивов личности (53, с. 212). Этот процесс сопровождается особыми переживаниями по поводу себя и своих поступков: угрызениями совести, недовольством собой, оценками и переоценками себя.

Самосознанию, особенно нравственному самосознанию, предстоит еще долгий путь развития. Это развитие происходит в условиях конфликтов, порождаемых как внешними условиями, так и собственными мотивами личности.

Я хочу для примера разобрать один вид довольно распространенных конфликтов. Они возникают между мотивами, представляющими, условно говоря, «социальный» и «духовный» уровни развития личности.

Необыкновенно сильную иллюстрацию борьбы мотивов этих двух уровней мы находим в произведении Л. Н. Толстого «Исповедь», которое смело можно назвать историей развития личности писателя. Вспоминая себя в шестнадцатилетнем возрасте, Толстой пишет:

«Теперь я вижу ясно, что вера моя <…> единственная истинная вера моя, в то время была вера в совершенствование. Но чем было совершенствование и какая была цель его, я бы не мог сказать <…> Началом всего было, разумеется, нравственное совершенствование, но скоро оно подменилось совершенствованием вообще, т. е. желанием быть лучше не перед самим собою или перед Богом, а желанием быть лучше перед другими людьми. И очень скоро это стремление быть лучше перед людьми подменилось желанием быть сильнее других людей, т. е. славнее, важнее, богаче других <…>

Когда-нибудь я расскажу историю своей молодости. Думаю, что многие и многие испытали то же. Я всею душою желал быть хорошим; но я был молод, у меня были страсти, а я был один, совершенно один, когда искал хорошего. Всякий раз, когда я пытался высказывать то, что составляло самые задушевные мои желания: что я хочу быть нравственно хорошим, я встречал презрение и насмешки; а как только я предавался гадким страстям, меня хвалили и поощряли. Честолюбие, властолюбие, корыстолюбие, любострастие, гордость, гнев, месть — все это уважалось. Отдаваясь этим страстям, я становился похож на большого, и чувствовал, что мною довольны <…>

Без ужаса, омерзения и боли сердечной не могу вспомнить об этих годах. Я убивал