Сироткина взяла на полке мочалку, намочила и обильно намылила. Она немного вытянула Ивлева из-под дождя. Он подчинился, не открывая глаз. Она стала намыливать его мочалкой, начав с головы, не щадя носа, и губ, и ушей. Ивлев был выше ее, и она встала на цыпочки, развернула его, растерев докрасна спину, снова повернула и так же сильно растерла живот. Только в одном месте, боясь сделать ему больно, она отложила мочалку, намылила руки и мыла ими, на ощупь, глядя на его лицо, которое стало быстро оживать. Она подтолкнула его под душ обмыть пену и решила, что сейчас тихо выйдет, наденет шубку и поедет обратно в аэропорт. Туда добираться из города больше часа, и она может опоздать на последний рейс в Москву.

Надя повернулась уйти, но Вячеслав поймал ее за конец юбки и тянул к себе.

– А ну, отпусти сейчас же, хулиган!

Он продолжал упрямо тянуть ее к себе.

– Пусти немедленно! Если ты не намочишь мне юбку, то уж наверняка порвешь! А запасной нету…

– Порву! – сказал он.

– Я тороплюсь! И вообще, ты меня не достоин. Пока!

– Не достоин, – согласился он и обеими руками втащил ее под душ.

Пытаясь вырваться, она ударила его сначала по руке, потом по щекам. Но было уже поздно: она промокла насквозь. Даже сапоги хлюпали. По спине, под одеждой, текла река, волосы сбились, закрыв половину лица.

– Ты что, озверел в Сибири? Отстань, дикий кабан!

Она укусила его в плечо, но Ивлев даже не прореагировал. Он опустился на колени, нащупал молнию на юбке и открыл ее. Мокрая юбка, отяжелев, рухнула вниз. Надя попыталась ударить его коленом в челюсть, рвала ему волосы, но боли он не чувствовал. Он приник к ней лицом. Надя перестала драться и держала его за волосы. Глаза у нее остановились. Она глотнула и почувствовала, что ее собственное тело ей больше не принадлежит. Он стал хозяином этого тела, а не она. Кусая губы, чтобы не закричать, она глотала воду, текущую в рот.

– Все! – вдруг хрипло сказала она, будто обрадовалась освобождению.

Тело ее снова стало независимым и принадлежало ей одной. И чтобы окончательно вернуться на землю, она закрыла кран с горячей водой. Полилась ледяная. Как ошпаренный, Ивлев рванулся в сторону. Надя с трудом стянула остатки одежды, стала развешивать на батарее. Вячеслав ушел одеваться и вернулся.

– Сосед пришел, – шепотом сообщил он. – Одетый спит. Вроде пьян…

– Что же делать?

– Не обращай внимания!

– Дай твою рубашку. Все мое мокрое.

Не зажигая света, они забрались под одеяло. Надя то и дело оглядывалась на кровать в противоположном углу, где похрапывал человек.

– Он кто?

– Инженер, говорит. Вроде ничего парень…

– У тебя все ничего, спецкор ты мой! Господи! Если бы ты знал, какое счастье спиной тебя чувствовать! У меня главный орган – спина. Когда вода за шиворот потекла, думала, сознание потеряю – так было хорошо.

– Выходит, я не при чем?

Сироткина повернулась к нему, закрыла ладонью рот.

– Знаешь, я думала, после того что было в кабинете у Макарцева, все пройдет, а мне нравится. Я женщина, скажи?

– Уже почти!

– Что же будет, когда я стану настоящей женщиной? Я с ума сойду от счастья!

– Выдумываешь ты все!

– Конечно! – охотно согласилась Сироткина. – Скажи, а почему ты со мной матом не ругаешься? Ты мужчина, это твой основной язык.

Утром разбудил их сосед. Он фырчал и плевался, умываясь. Потом вернулся в нижнем белье и стал одеваться.

– Извини, старина! Видишь, как получилось, – зевнув, сказал Ивлев.

– Бывает, чего там!

Надя предпочла сделать вид, что еще спит. Сосед понизил голос до шепота.

– Ну а баба-то как? В порядке?

– Что к чему, разбирается, – похвалил Ивлев.

Осторожно проведя руку под одеялом вниз, Надя так сжала ему это самое «разбирается», что Ивлев ойкнул.

– Ты чего? – спросил парень.

– Язык прикусил, – ответил Вячеслав.

Надежда хихикнула.

– Девушка, а у вас подруги нет?

– Есть, – охотно ответила Надя, приподняв голову из-под одеяла. – Но она с убеждениями.

– С какими, если не секрет?

– Не секрет, наоборот: сперва – в ЗАГС.

– Не подойдет, – сказал парень. – Ну, я ушел. До вечера!

– Счастливо поработать, – Слава помахал ему рукой.

– И тебе того же!

Надя вылезла из-под одеяла и слонялась голая по комнате.

– Скажи, а ты меня не ревнуешь к Саше Какабадзе?

– Нет!

– Почему? – она обиделась. – Я, между прочим, с ним в театр ходила…

– На здоровье!

– Ты странный! Ну хоть бы сделал вид, что ревнуешь…

Она подошла к окну, отодвинула штору, открыла ивлевский блокнот и стала пролистывать.

– Слушай, а почему тут, в Новосибирске, люди такие злые?

– А в Москве добрее?

Она стала читать из блокнота вслух:

«Для меня журналист есть высший идеал человека и благороднейшее существо… Впрочем, если обстоятельства заставят отправиться в места отдаленнейшие и бросить журналистику, то тут и плакать нечего…» Кто это сказал? Ты?

– Писарев.

– Но ведь бесполезно, Славик! Твой Писарев боролся сто лет назад, и что изменилось?

– А ты? Ты чего хочешь?

– Я? Я хочу, чтобы мне было хорошо и тебе. Что будет после – не все ли равно?

– Мне – нет.

– Господи, ребенок!… Тому, кто понимает, что ты можешь объяснить? А кто нет – тому плевать. На тебя влияет Рап!

– Влияет! И я ему благодарен.

– Я тоже. Но будь осторожен…

Глядя на нее, он механически брился.

– Я улечу, улечу, не бойся!

Она собрала высохшую, но мятую и сморщенную свою одежду и, чтобы не являться пред очи Ивлева в таком виде, натянув все на себя, сразу надела шубу.

– В редакцию и к концу дня не доберусь – будет прогул… Да, чуть не забыла. Я ведь прилетела посоветоваться. Сын Макарцева сбил двоих насмерть.

– Ух ты! – Ивлев выключил бритву, и стало тихо. – Теперь ему будет, если не вытащат…

– А мне? С ним пила я…

Слава уставился на нее, по-бычьи выпятив глаза. Хотел еще что-то спросить, но не спросил, и Надя оценила его благородство.