Это новгородское «на дорогах» почему-то показалось князю особенно неприятным.

— Ты, молодец, язык не распускай, — зло бросил ему Жискар. — Чинить препятствия князю есть преступление, а всякое преступление наказывается.

Начальник ратников хохотнул, пожал плечами, и пошел обратно — дорубать ладьи.

— Что же теперь? — спросила Ингегерд, подходя.

Ярослав некоторое время раздумывал.

— Что ж, — выговорил он наконец тихо, — здесь нам делать нечего. Нужно ехать в Новгород. Жалко, что приедем только к вечеру. Переночуем… эх, ни одного верного человека нет! Можно было бы к Викуле податься, но не хочется рисковать зря. Викула живет в стороне, это не новгородское направление. Ну… допустим… О! Заночуем у Явана. Жискар, ты знаешь, где он живет?

— Да.

— Хорошо. Едем к нему. А завтра, ближе к полудню, ты останешься с ратниками и Ингегерд, а я пойду на вече.

— Зачем?

— Речь произносить.

— Время речей не прошло ли?

— Время речей никогда не проходит, Жискар. В начале было слово.

— Что же ты им скажешь? Новгородцам?

— Еще не знаю. Одно дело — произносить речи, сидя в седле, в княжеском корзно. Слушают тебя, что бы ты не нес, любые глупости. Другое дело — быть никем, а чтобы слушали. Нужно говорить, чтобы было занятно. Попробую, вдруг получится.

— Большой риск.

— Да. Но выхода нет, Жискар. Сколько у Житника людей? Набрал он себе разных, из окрестных земель. Ну, четыре тысячи. Ну семь! Допустим. А новгородцев — шестьдесят тысяч. И если новгородцы возмутятся, то мало ли что может произойти. Скажу им, что Житник привел в город Свистуна.

— А это он его привел?

— Не знаю. Скорее всего да. Там видно будет. Впереди вечер и ночь, придумаю что-нибудь. Пойдем к повозкам. Обычным шагом. Вперед.

Им никто не препятствовал. Погрузились. Пять повозок проследовали в новгородском направлении. Рубка ладей закончилась, ратники смотрели князю вслед.

— Как? Опять ты? — удивился повар Явана, открывая дверь и видя перед собою Эржбету.

— Ты недоволен?

На всякий случай, памятуя о пощечине, повар отстранился.

— Да уж заходи, заходи. На стол накрывать?

— Накрой, если тебя не затруднит.

Яван вышел в занималовку из спальни, потягиваясь, в портах и рубахе, босой.

— Не сговорилась с кем, опять ко мне? — спросил он.

Эржбета повернулась к нему и не вставая водрузила одну ногу на ховлебенк, а другую оставила на полу.

— Что-то происходит в городе, — сказала она.

— Происходит… Да, наверное.

— Не видел ли ты Хелье?

— Хелье? — удивился Яван. — Нет. А что?

— Он куда-то пропал.

— А тебе об этом не сообщил. Невежа. А у тебя наверное есть к нему предложение.

— Есть.

— Ты весь Новгород предложениями засыпала. Нельзя ли пореже. Есть другие города — Псков, Константинополь. И в Иберии еще есть такой… как бишь его… стены там еще такие толстенные…

— Ты не знаешь, где Хелье?

— Нет.

— Ладно. Поверю. Ты спешишь куда-то?

— Мне нужно одеться.

— Одевайся.

— И сходить… проводить одну особу к месту проживания.

— Особу. Какую особу.

— Она сейчас в спальне.

Эржбете стало почему-то неприятно.

— Проводи. Место проживания…

— Хорлов терем, — просто сказал Яван.

Эржбета улыбнулась язвительно. Из-под стола вдруг выскочил прятавшийся там Калигула и грозно тявкнул на Эржбету. Эржбета лишь повернула голову, и Калигула метнулся в сторону, угрожающе и испуганно залаяв.

— Заткнись, пошел вон, — раздраженно бросил ему Яван.

Калигула стрелой вылетел из занималовки в направлении столовой. Яван прикрыл дверь.

— До чего же ты опустился, — сказала Эржбета певуче-насмешливо. — До чего же ты дошел в Новгороде на службе у князя. Ладно. Слушай, я притомилась путем.

— Бедная.

— Пока ты расхаживаешь по городу под руку… кстати, почему она не может дойти туда одна?

— На улицах опасно сейчас.

— Галантный ты какой. Ну так вот, пока ты с хорлами под руку по городу пешешествуешь, нельзя ли мне у тебя отдохнуть? В смысле — подремать? Часа два всего.

— Можно. Дай только мне одеться.

Яван ушел в спальню. Через некоторое время он снова появился в сопровождении девицы, отдаленно напоминающей Эржбету — высокой, худощавой, рыжеватой. Эржбета сделала усилие, чтобы не улыбнуться. Девица презрительно оглядела Эржбету.

— Спальня твоя, — сказал Яван. — Не очень там буйствуй.

— Ставни повыбиваю, ложе и скаммель покрошу и съем, — пообещала Эржбета.

— И повара моего пощади. Он хороший повар, не вредный.

— Он теперь в кухне, так ты скажи ему, чтобы меня не беспокоил. Тогда может и пощажу. Ты долго отсутствовать собираешься?

— Часа два или три.

— Достаточно. Разбуди меня.

— Поцелуем?

Она презрительно хмыкнула. Подождав, пока Яван с хорлой уйдут, Эржбета прошла в спальню, чувствуя себя усталой, разбитой, и не очень счастливой. Стянула сапоги, сняла через голову свиту, и повалилась на ложе. Ложе пахло Яваном — было грустно — а также, крепче, явановой хорлой — противно. Эржбета поворочалась, укрылась легким покрывалом, повозилась, порассматривала изящное свое запястье критически, выпростала из-под покрывала ногу и повертела ею, рассматривая, представила себе Хелье, и неожиданно крепко уснула.

Проснулась она, когда за ставнями было уже темно, а из занималовки доносились голоса. Много голосов.

* * *

— А по-моему, самое время, — говорил Жискар, жуя огурец, который он прихватил в кухне. Повар готовил обед, ратники расположились в столовой и уже приступили к распитию всех подряд бодрящих напитков из явановых запасов. — Сейчас на хувудвагах наверняка одни только разбойники, от разбойников мы отобьемся. Это несерьезно — не может же он действительно везде наставить своих людей, людей не хватит.

— Мы — не беглые какие-нибудь, — отвечал Ярослав. — Княжеский обоз издалека видно. Догнать нас ничего не стоит, и если нас догонят и воротят — позору не оберешься. Нет, лучше подождем до утра, а там я речь скажу.

— Речь, речь, — заворчал Жискар. — Ты так носишься с этой речью, будто до тебя в Новгороде никто речей не говорил. Привыкли здесь к речам, не в новинку оне. — Он откусил большой кусок от огурца и захрустел им. — Вот Яван вернется, спросим его, что он думает по поводу этой твоей речи. Яван сметлив, пусть выскажет тебе.