– Ваше благородие, отпустите меня. Пускай лучше французская пуля мне в лоб попадет, чем русская. – И я освободил его.

Подъезжая к Грос-Котте, я услышал перестрелку: гвардейская пехота уже выступила, не дождавшись своих фуражиров, рассыпавшихся в с. Отендорфе; конница тянулась по большой дороге к Дрездену. Великий князь обогнал ее в коляске с Олсуфьевым, а Курута верхом ехал сзади шагом, окруженный адъютантами Его Высочества. Не слезая с лошади, я доложил ему об узнанных мною дорогах и поехал за ним.

Наступил вечер, пошел проливной дождь, поднялся сильный ветер. Около полуночи мы прибыли в какой-то городок, где отдохнули с час и поехали далее. Перед рассветом мы прибыли в селение, в котором великий князь ночевал. Даненберга и мои вьюки отстали; мы завели лошадей под сарай, положили им сена и легли подле них, но нам недолго позволили отдыхать: через полчаса казак с трудом разбудил нас и позвал к Куруте, который приказал нам немедленно ехать, чтобы принять лагерное место для гвардии от Барклая де Толли. Проливной дождь не прекращался, и рассвет едва только что показывался, когда мы нашли Барклая, стоявшего совершенно одного на пригорке. Многолюдной главной квартиры его тут не находилось, как часто бывает в подобных случаях; ни дождь, ни усталость, ни нерадение адъютантов – ничего не могло возмутить его спокойствия, и Барклай показался мне в то время необыкновенным человеком.

Австрийцы уже начали атаку на левом фланге, а Остерман-Толстой приступил к Пирне.[151]Даненберг оставлен был для принятия лагерных мест, а меня послали к Ермолову, командовавшему Первой гвардейской пехотной дивизией, дабы привести его к Пирне, где он должен был соединиться с Остерманом-Толстым. Ермолов уже шел на позицию; я доложил ему о приказании главнокомандующего, а он послал меня отыскать Остермана и выехать к нему навстречу. Я поскакал каким-то ущельем и, по незнанию местоположения, приехал к большому селению, составляющему предместье Пирны.

Тут находилась какая-то егерская рота, состоявшая из оборванных рекрут под командой молодого офицера. Рота вела перестрелку с неприятелем, стоявшим на крутом обрыве, так что он был до головы закрыт, а наши совершенно открыты. Несчастные егеря наши из сил выбились, потому что несколько дней были без пищи и в трудах. Они имели уже большой урон и пускались в бегство; но офицер храбро кидался вперед с обнаженной саблей и останавливал их бранью и ударами, причем и на него изливались ругательные слова от рекрут, которые не менее того принуждены были снова возвращаться в огонь. У них мало уже оставалось патронов, когда я приехал. Огонь со стороны неприятеля был частый; наши же изредка стреляли и стояли тут единственно для того, чтобы неприятель не занял этого места, предавая себя неминуемой гибели без нанесения какого-либо вреда французам. Молодой офицер подошел ко мне и жаловался со слезами на глазах на своих солдат, говоря, что уже сам из сил выбился: причем объяснил мне, что принадлежит к корпусу Остермана и оставлен для прикрытия сего места, по-видимому, забыт и что Остерман сам с корпусом на горе сражается.

Я отыскал Остермана. Он сидел на барабане среди чистого поля; войска его стояли в колоннах. Когда я донес ему о своем поручении, он спросил мое имя и, узнав, что я Муравьев, стал выхвалять нашу фамилию, называя отца моего, братьев и родных, про которых он слышал: с некоторыми из них он был знаком, так как и со старшим братом моим, причем он, обратившись к окружавшим его, сказал, что Муравьевы должны служить для других примером по службе. После того, пожав мне руку, он приказал сказать Алексею Петровичу, что ожидает его с нетерпением; ибо советы Ермолова будут служить ему приказанием, хотя Ермолов в чине был и моложе его. Я выехал к Ермолову навстречу, и он соединился с Остерманом.

Наполеон находился с главной армией в Дрездене, где он укрепился. Союзные войска были расположены без всякого знания дела. Мы окружили ту часть города, которая находится на левом берегу Эльбы, так что правый фланг наш упирался к реке выше Дрездена, а левый упирался тоже к реке ниже города. Левый фланг состоял из австрийцев, у коих было много сил. Гренадеры их отчаянно бросались на французские батареи, защищавшие Грос-Гартен (городской сад). Несколько раз батареи сии были в руках австрийцев; артиллерия их быстро подавалась вперед, нагоняла отступавшего неприятеля, делала несколько выстрелов и продолжала таким образом преследование, так что бой начинался уже на улицах Дрездена. Но Наполеон воспользовался слишком явной ошибкой наших полководцев, ибо мы занимали наружную линию, а он внутреннюю. Силы наши были растянуты, и потому, если бы их было вдвое более чем у неприятеля, то на каждом пункте отдельно мы всегда оказались бы слабее французов. Наполеон, собрав войска свои, ударил ими в один пункт, пробил наши линии, отрезал один фланг от другого и остался победителем.

Он сперва не знал о скором появлении нашем под Дрезденом и ходил со своей гвардией по дороге в Шлезию с намерением атаковать Блюхера; но, осведомившись о приближении нашем к Дрездену, он поспешно возвратился.

Генерал Моро лишился в сем сражении обеих ног от ядра. Его отнесли на руках в Лаун, где он умер. Австрийцы вывели в это сражение около 150 тысяч войск, с нашей стороны было их до 50 тысяч, а с прусской – до 20 тысяч. Когда наши фланги были отрезаны, то 30 тысяч австрийцев сдалось в плен.[152]Они не выдержали трудов и не прекращавшегося ливня: по колена была грязь, в которой они оставили свои башмаки. Погода во все время сражения была ужасная, проливной дождь продолжался двое суток сряду, ружья не стреляли, на малое расстояние ничего не было видно, топкая и вязкая почва земли до того растворилась, что пехота двигалась с большим трудом, и на таком поле и под таким небом она должна была еще провести ночь! Раненым не было никакого спасения. Погоду сию могу сравнить только с той, которую мы испытали в 1812 году в России при отступлении нашем из Свенциян. Потеря наша в сражении под Дрезденом была большая,[153]но остатки наши отступили в порядке, а австрийцы исчезли, и многие из них поодиночке разбежались, как офицеры, так и нижние чины.

Когда я привел Первую гвардейскую дивизию под командой Ермолова к Остерману, сражавшемуся в Пирне, то при этой дивизии находились квартирмейстерской части брат мой Александр и подпоручик Глазов.

Я поехал обратно к Куруте, но поле было так исчерчено дорогами, что я сбился с настоящей и попал в какую-то деревню, находившуюся недалеко от неприятеля. В эту деревню заехали также по ошибке разные обозы, вьюки и раненые. Все оттуда поспешили выбраться и с дракой теснились на улицах, ибо за самым селением были французы. Я также поторопился выехать из селения и спешил один по полю, где встретил несколько прусских стрелков, ведущих еще перестрелку с неприятелем. Наконец я выехал к Лубенскому гусарскому полку, которого два или три эскадрона возвращались с атаки и гнали человек 200 пленных (у них убили в сем сражении генерала Мелессино).