— К ней имеется легенда, — сообщил Смоки, которому надоело это занятие.

Легенда в самом деле наличествовала. Оберон разглядел также разбросанные повсюду (потерянные союзные полки) прямоугольники с миниатюрными пояснительными надписями, знаки планет, розетку компаса, но без стран света, шкалу, но без миль. В легенде говорилось, что толстыми линиями обозначены границы «Здесь», а тонкими — «Там». Однако определить точно, какая из линий толстая, а какая тонкая, не представлялось возможным. Под легендой имелась надпись курсивом, подчеркнутая, чтобы привлечь к ней внимание: «Окружность = нигде; центральная точка = всюду».

Вконец запутавшись, а также внезапно почувствовав непонятную угрозу, Оберон поднял взгляд на отца. В лице Смоки и его опущенных глазах (именно таким Оберон чаще всего видел отца в последующие годы, когда тот являлся ему во сне) чудилась печальная покорность, некое разочарование, словно Смоки хотел сказать: «Ладно, я пытался тебе объяснить; удержать тебя, предупредить, чтобы ты не заходил слишком далеко. Но ты свободный человек, и мне нечего возразить, только знай теперь, что жребий брошен и обратной дороги нет. Отчасти это моя вина, а по большей части — твоя».

— Что, — проговорил Оберон, чувствуя в горле комок, — что… что это… — Он невольно сглотнул, а потом обнаружил, что ему нечего сказать. Казалось, шуршание карты заглушает его мысли. Смоки взял его за плечо и поднялся на ноги.

— Послушай, — начал он. Возможно, Оберон неправильно истолковал выражение его лица: когда Смоки встал и отряхнул с колен ворсинки ковра, в его глазах — возможно, вероятно — не читалось ничего, кроме скуки, — Знаешь, мне, ей-богу, кажется, день сегодня не совсем подходящий. Я хочу сказать, пойдем. Пора на пикник. — Засунув руки в карманы, он чуть наклонился над сыном. Лицо его при этом переменилось. — Ты, верно, не горишь сейчас желанием, но, думаю, если ты немного поможешь матери с подготовкой, это будет очень кстати. Как ты предпочитаешь ехать: на машине или на велосипеде?

— На машине.

Оберон не поднимал глаз, не зная, радоваться или огорчаться тому, что они с отцом вновь друг от друга отдалились, хотя на одно краткое мгновение готовы были, казалось, пуститься вместе в неведомые края. Он выждал, пока отец отведет взгляд (Оберон почувствовал это затылком) и из-за двери донесутся его удаляющиеся шаги, и лишь затем оторвался от карты: не сделавшись понятней, она потеряла часть прежней притягательности, как загадка, которая не имеет решения. Он сложил карту и закрыл книгу, но не вернул ее в застекленный шкаф, к предшественникам и собратьям, а припрятал под ситцевыми оборками пухлого кресла, чтобы сразу достать в следующий раз.

— Если это битва, — произнес он, — то кого с кем?

— Вот именно, что если, — заметила Лайлак, сидевшая скрестив ноги в кресле.

Старая география

Тейси первой отправилась в то место, где было решено на сей раз устроить пикник. На своем любовно ухоженном велосипеде она летела по старым дорогам и новым тропам, а за нею следовал Тони Бак, которого по ее просьбе пригласили на пикник в качестве гостя. Лили и Люси ехали не из дома, так как утром совершили один немаловажный визит (их послала Тейси). Поэтому в старый фургончик сели: Элис (за руль), двоюродная бабушка Клауд (рядом с нею) и Смоки (у дверцы); сзади поместились Док, Мамди и Софи, а на самом заднем сиденье — Оберон, скрестивший ноги, и песик Спарк, который обыкновенно метался во время движения взад-вперед (быть может, ему не нравилось перемещаться без участия лап). Хватило бы места и для Лайлак, но ей оно не понадобилось.

— Танагра, — заметил Оберон, обращаясь к Доку.

— Нет, горихвостка.

— Черная, с красным…

— Нет. — Док поднял палеи. — Танагра вся красная, с черным крылом. Горихвостка в основном черная, с красными пятнышками… — Он похлопал себя по нагрудным карманам.

На изрезанной колеями окольной дороге, которая вела к месту пикника, фургончик сильно затрясло; все его сочленения протестующе завизжали. Дейли Элис заметила, что если эта старая развалина еще движется, то только благодаря Спарку и его неустанным хождениям взад-вперед (Спарк тоже был в этом убежден); в последние годы ей так досталось, что какая-нибудь другая машина давно бы сошла с дистанции. Ее деревянные борта уже сделались серыми, как у корабля, а кожаные сиденья покрылись мелкими морщинками, как лицо тетушки Клауд, но сердце оставалось сильным. Дейли Элис узнала о привычках машины у своего отца, который (вопреки мнению Джорджа Мауса) изучил их ничуть не хуже, чем повадки горихвосток и рыжих белок. Элис пришлось перенять его знания, так как семья все росла и потребности в продовольствии у нее были бробдингнегские. О закупках на полмесяца можно было забыть. Речь шла о выводках кур, ящиках того и дюжинах другого, о дешевых оптовых закупках, о десятифунтовых упаковках моющего средства «Драдж», двухквартовых бутылях растительного масла и канистрах молока. Фургон снова и снова тащил на себе этот груз, терпением не уступая самой Элис.

— Как по-твоему, дорогая, — спросила Мамди, — надо ли забираться еще глубже? Сумеем ли мы выбраться?

— Думаю, еще немного мы проедем, — отвечала Элис.

В машине не было бы и нужды, если бы не артрит Мамди и не слабые ноги Клауд. В былые времена… Они переехали колею, и все, кроме Спарка, подскочили на сиденьях. Нырнув под тенистые кроны, Элис сбавила скорость. Она почти чувствовала ласкающие прикосновения теней к крыше машины. Былые дни исчезли из памяти, вытесненные блаженным приливом летней радости. Послышалась полумелодия первой цикады — или нескольких. Машина проехала еще несколько метров и остановилась. Спарк тоже замер.

— Ма, ты сможешь дальше пойти пешком? — спросила Элис.

— Конечно.

— Клауд?

Ответа не последовало. Все замолкли среди тишины и зелени.

— Что? А. Да, — отозвалась наконец Клауд. — Мне поможет Оберон. Я буду замыкать шествие. — Оберон хихикнул, Клауд тоже.

Когда все парами-тройками пустились в путь, Смоки спросил:

— Не по этой ли дороге, — (он поудобнее ухватил ручку плетеной корзины, которую нес вместе с Элис), — не по этой ли дороге мы шли как-то, когда…

— По этой. — Элис с улыбкой скосила на него глаза. — Верно. — Она стиснула ручку корзины, словно это была ладонь Смоки.

— Я так и думал. — Деревья на косогорах по краям дороги сделались ощутимо больше, в них прибавилось благородства и вековой древесной мудрости; кора их была толще, солидное одеяние из плюща — пышнее. Дорога, с давних пор непроезжая, зарастала молодыми деревцами. — Где-то здесь был короткий прямой путь к Вудзам.

— Ага. Это он и есть.

Кожаный саквояж, который Смоки нес на пару с Элис, оттягивал левое плечо, мешая двигаться.

— Полагаю, теперь по нему не пройти, — заметил Смоки.

Кожаный саквояж? То была плетеная корзина, та самая, куда Мамди в свое время упаковала завтрак для новобрачных.