О самих себе, о быте писали редко, главное место отводили мыслям о сокровенном – о России, об искусстве и политике, о предназначении и судьбах эмиграции. Переписка Алданова – настоящий кладезь сведений об эмигрантах первой волны. Многие из них – вехи в истории русской культуры ХХ века, следить за ходом мысли таких людей интересно и поучительно, тем более что в письмах многие открываются с новой для нас стороны: письма порой имеют доверительный, даже исповедальный характер.

В мемуарах об Алданове постоянно повторяется выражение «европеизм». Со всеми корреспондентами он был на «вы», причем писал «Вы», и ему отвечали тем же, неизменно с заглавной буквы. Собственных дел касался лишь мимоходом, как бы неохотно. К примеру, из его переписки не удалось почерпнуть никаких сведений о судьбе его братьев, даже узнать их имен. О деле своей жизни, литературной работе тоже сообщал бегло, информировал даже ближайших друзей о новых произведениях, как правило, лишь когда они уже были закончены.

Сразу же становился необычно эмоциональным, когда переходил к русской литературе. Интересны его суждения, порой спорные, о классиках, о современниках-эмигрантах. Россия оставалась до конца его дней самой большой любовью. И эту любовь разделяли все без исключения его корреспонденты.

Самое раннее из дошедших до нас писем в алдановских архивах относится к началу 20-х годов. В Париже в 1921 году Алданов, как известно, опубликовал свое первое художественное произведение, повесть «Святая Елена, маленький остров». О молодом дебютанте заговорили как о мастере. Алданов получил в высшей степени лестное письмо от художника И.Е. Репина, интересовавшегося исторической темой в искусстве, где есть такие слова: «Ах, что это за книга! Как жаль, что я не умею набрасывать образов из прочитанного. А главное, когда я воображу, что этот набросок будете видеть Вы, то меня скует страх – робость, и я уже впадаю в полный идиотизм и безволие. Да ведь Ваши герои – это живые люди: они являются так неожиданно, в таких невероятных поворотах и таких неуловимых тонах, что схватить это – гениальное творчество, нет, это нам не дано».

Через несколько лет, когда вышел в свет роман Алданова «Чертов мост», Репин вновь написал ему и начал так: «Обожаемый Марк Александрович! Только Льву Николаевичу Толстому я писал «обожаемый», потому что действительно обожал этого божественного человека…» Конечно же, уподобление Толстому Алданова не могло не взволновать: Толстой всю жизнь был для него высшим авторитетом.

В недатированном письме Репина, первые строки которого приведены выше, знаменательны и последние: «Вообще, между нами, но я серьезно удивлен – как это все же еще недостаточно гремит Ваше имя, и Вы такой скромный, молодой писатель?»

Перед тем как в Париж в 1940 году вступили гитлеровские части, Алданов бежал из города. Погибли почти все собранные им архивные материалы, но уцелела тоненькая пачка репинских писем. Быть может, эту пачку как самую дорогую реликвию писатель взял с собой в новое изгнание.

…В начале августа 1941 года Алданов пишет А.И. Коновалову, до недавнего времени председателю правления парижской газеты «Последние новости»: «Испытываю довольно неловкое чувство. Идут колоссальные, сверхграндиозные события, в России люди гибнут миллионами, а у нас идёт в сущности та же маленькая жизнь, вплоть до отъезда «на дачу», и мы этого как будто даже не ощущаем! Что ж делать? Не могу этого объяснить отсутствием патриотизма: так было и в 1812 году. Да и в Англии теперь, по-видимому, то же самое. Но от этого неловкого чувства я отделаться не могу».

…Знаменитому предреволюционному адвокату, позднее послу Временного правительства во Франции, 85-летнему В.А. Маклакову в письме, датированном 5 ноября 1954 года, Алданов рассказывает о деятельности Нью– Йоркского литературного фонда, членом правления которого он состоял: «В пору войны и голода в СССР мы посылали посылки в СССР по адресу университетов с просьбой разделить их между профессорами» – и ниже переходит к такой теме: «Меня всегда (или, вернее, не всегда, а с тех пор, как я стал сам стар) очень интересовало, что дает силу, бодрость, энергию людям старым, которые больше ничего в жизни для себя ждать не могут (а некоторые ничего не ждут и для мира). Вас я об этом никогда не решался спросить ни устно, ни в письме. А с Керенским я раза два наедине об этом говорил. И вынес впечатление (только впечатление), что он видит один ответ: религия. И это, по-моему, для него счастье».

…Поэт и критик Г.В. Адамович, закончив рецензию на роман Алданова «Живи как хочешь», признаётся в письме ему от 3 декабря 1952 года: «А вообще критика – пустое дело, и я всё больше в этом убеждаюсь. Отчасти именно потому, что критик читает в два дня то, что писатель пишет два года. По долгу службы я здесь перечитываю наших «великих» критиков, Белинского, Добролюбова и Ко. Какая это всё болтовня!» Алданов отвечает ему: «Я над романом работал даже не два, а три года. Вы говорите, что потратили на его чтение десять дней, это больше, чем достаточно. У американских критиков, даже у самого известного из них, Орвиля Прескотта, пишущего четыре рецензии в неделю в «Нью-Йорк таймс», всегда есть один, очень много, если два дня для рецензии о любой книге».

Общепринятый взгляд, что в художественном творчестве писатель скрывается за созданными им персонажами, а в переписке выступает от первого лица, сбросив маски, справедлив не во всех случаях. Набоков, например, в письмах тот же, что и в своей прозе. Очень близка ироническая тональность изображения нравов эмигрантских литературных собраний в его «Даре» и в его письме Алданову от 18 апреля 1955 года. Алданов же в художественных произведениях язвительный остроумец, эрудит, а в переписке иной, гасит свои обычные резкие сатирические краски. Тому была веская причина: он, издатель журнала, стремился объединить людей разных воззрений, заставить их забыть разногласия, делать общее дело – ирония здесь была бы не к месту.

Переписка Алданова и Набокова из фондов Алданова относится к сороковым и пятидесятым годам, хотя она, несомненно, началась раньше. У Алданова был обычай сохранять все письма, что он получал, а также машинописные копии своих ответов. Но летом 1940 года гитлеровцы заняли Париж, его архив был уничтожен, а ему самому пришлось бежать на юг Франции, в Ниццу, где не было немецких войск. Вскоре последовало второе бегство – через океан, в Соединенные Штаты. Несколько раньше проделал свой путь в Америку Набоков. Набоков уже в США, Алданов хлопочет о визе.

Письма писателей друг к другу и документы, начиная с этого времени, хранятся в Бахметевском архиве Колумбийского университета (Нью-Йорк, США).

Первое датированное письмо в коллекции Бахметевского архива – это письмо В. В. Набокова от 29 января 1941 года. Оба писателя в Нью-Йорке, Алданов приходил к нему и не застал дома, Набоков выражает сожаление, расспрашивает Алданова о литературной работе, выразительно описывает свое посещение дантиста: «Хотя, кроме введения шприца в тугую щелкающую десну, операция за операцией проходит безболезненно – и даже приятно смотреть на извлеченного монстра, иногда с висящим у корня нарывом в виде красной кондитерской вишни – но последующее ощущение, когда мерзлый дуб кокаина сменяется пальмой боли, отвратительно. Я все больше лежу да мычу».