— Нарик! Это говорит майор Швец. Я тебя прошу, позвони мне по номеру, который я тебе оставляю… Есть чрезвычайно важные вести… Плохие, горькие новости… Это касается тебя и Ахата… Отзвони незамедлительно…

Швец бросил трубку на стол, засмеялся, закурил сигарету, уселся поудобнее в кресле, положив ноги на столешницу. Он знал, что ждать придется не очень долго — сейчас этот грязный таракан отзвонит. Швец не сомневался — его послание слушали и не отвечают только потому, что боятся какого-то подвоха. Может, боятся, что он ему, как Дудаеву, в ухо ракету пустит? Сейчас отзвонятся с другого телефона.

— Ну, это твое дело, болван, — решил Швец. Сейчас он раздумывал о том, утрупили уже Ахата или эта милая церемония ему только предстоит. Во всяком случае, для Швеца Ахатка-придурок уже был мертв. Слава Богу, достукался наконец этот живодер!

Конечно, очень хотелось превратить операцию, которую поручил ему Джангир, в комплексное мероприятие. Забрать у потаповских цыриков нугзаровскую падаль, обменять на какую-то безымянную дохлятину, которую привезет Нарик сам. О-о-о! Вот это было бы по-братски! Естественно, Швец сделает тогда все, чтобы Нарик оттуда не уехал. Это было бы правильно, удобно и красиво. Для всех лучше! Ведь прожили братья вместе хорошо, дружно всю жизнь. Пускай и уходят отсюда вместе.

Потом Швец раздумывал о том, что происходит в Нью-Йорке. Он не сомневался — его поручение там выполнят, но хотелось бы, чтобы это сделали спокойнее, тише, без блатной помпы. Лучше всего, если бы дело, булькнув, исчезло в болоте криминальной рутины огромного города. Тогда, глядишь, и у Джангира рассеялись бы подозрения. Швец очень не хотел раздражать своего шефа. Ну, по крайней мере до того момента, пока не почувствует — момент пришел, пора отвалить от него навсегда.

Затрещал телефон. Взял трубку, коротко бросил:

— Швец.

— Слушай, ты… — донесся чуть гундосый, сморкатый голос Нарика. — Чего тебе надо?

Швец глубоко вздохнул, снова собрался для своей драматической роли — страшного вещуна.

— Нарик, мне надо сообщить тебе очень печальную весть… Будь человеком, крепись… Ахата больше нет…

Из трубки раздался вскрик, звериный протяжный вопль:

— Суки! Гадины! Смрадюги! Пидоры! Я вас всех…

Швец терпеливо пережидал всплеск гнева и боли у подраненного животного и в первой же паузе забормотал проникновенно:

— Нарик! Твой дядя жизнь закладывал, чтобы спасти Ахата. Но не все и от него зависело… Хочешь верь, хочешь не верь, но он сделал невозможное. Он вырвал у этих псов тело Ахата… Чтобы вы могли джигита похоронить со всеми почестями, чтобы было местечко на земле, куда люди смогут прийти поклониться, помолиться, сказать доброе словечко…

Швец испугался, что пережал здесь немного — ну, действительно, где сыскать на всей земле сумасшедшего человека, который придет поклониться к этому скотомогильнику?.

Нарик, наверное, так не думал, потому что стих на минутку.

— Когда, как? — спросил он сдавленно.

— Послушай меня внимательно. Мы должны обменять тело Ахата на какого-нибудь бродягу. Ну, не мне объяснять тебе, пусть твои ребята заедут в любой морг и купят какого-нибудь дохляка за копейки. Вы должны привезти этого покойника к Николо-Архангельскому кладбищу… Там я отдам тебе тело Ахата, а бомжа сдадим тюремному конвою для кремации. Ты меня понял?

— Понял, — буркнул Нарик, и Швец слышал в трубке его всхлипывания.

— Нарик, будь мужиком, крепись… Еще раз хочу тебе объяснить, что твой дядя сделал такое, что ни одному человеку это не удалось бы.

Снова раздался животный рев:

— Пошел ты, сукоед! Предатель, гадина! Я тебя буду ждать! Но если ты, падлючий потрох, что-нибудь вздумаешь… Запомни — мы тебя порежем из автоматов на ломти…

— Нарик, дружок, перестань… Я тебе сочувствую.

— Тебе позвонят! — крикнул Нарик, в трубке булькнуло, и затараторили гудки отбоя.

«Чтоб ты подох, дерьмоед противный!» — подумал проникновенно Швец.

Уже перед вечером выбрался повидать Моньку. С досадой, в которой Швец не хотел признаваться сам себе, он ощущал, что Джангир окончательно и бесповоротно задвинул его на вторые роли. Швец придумал для этой позиции свои преимущества. Конечно, подчиняться и выполнять чужие указания противно, но есть же замечательные профиты для второго игрока в экипаже. Матрос на гоночной яхте. Или колясочник в мотокроссе. Или в теннисе на второй подаче. Естественно, славы и призов получаешь меньше, но и головной боли, страхов, нервотрепки — да и опасности — гораздо меньше! А выгода, если правильно обернуться, — та же самая.

Но, несмотря на все резонные и разумные утешения, Швецу было обидно — всех людей, окружающих сейчас Джангира, когда-то сыскал и привел он. А с Монькой все деловые вопросы Джангир решает сам. Как говорится, просьба ко всем остальным не беспокоиться, ваш номер «восемь» — понадобится, спросим.

Монька сидел в гостиной своего роскошного номера и парил в тазу больные ноги. На стопах синели четкие наколки: «Они устали». Шустрая смазливая девушка Брютелька, присланная Моньке загодя Швецом, делала дорогому гостю массаж спинального отдела тяжелого корявого тулова.

На столике перед ним был сервирован английский чай, который он закусывал, орудуя столовой ложкой, бисквитно-сливочным тортом «Сказка». Наверное, заедал горькую участь миллионера.

— Ну что, вижу, сидите тут, воркуете, как голубки, — почти незаметно передразнил Швец акцент Джангира.

— Угощайся, мамзер, — засмеялся Монька.

— Эммануил Семеныч — такой отвязной мужик! — возникла Брютелька.

— Такая ласковая лапонька! Доброты и широты — как степь…

— Ну да, — хмыкнул Швец. — Как беспредельная австрийская степь… Перед германской полупустыней…

Брютелька, тоненькая, очень красивая, была простодушная, наивная, чистая, как фальшивый бриллиант. Лет с тринадцати баловалась в пипку, курила дурь и выпивала с дружками по подвалам, пока ее не подобрала шайка бакланов-щипачей.

На рынках Брютелька влезала на высокий ящик и, раздевшись догола, демонстрировала дешевое китайское белье. Бабы не интересовались или злобно фыркали, а мужиков — поглазеть задарма на живые остро торчащие Брютелькины сиськи — собиралась огромная толпа. Вот тут-то их, диких колхозанов, грезящих наяву, и глушили щипачи по-черному.

Девчушку присмотрел Швец, высоко оценил и отнял у бакланов. Гордился собой — этой милой наивнячке можно было поручить дело любой хитрости и сложности.

— Ну что, Моня, хорошая девулька?.. — равнодушно поинтересовался Швец. — Раскинет ножки — видно, как сердечко бьется… По-моему, ты ей нравишься…

— Я знаю, — кивнул Монька. — Реальный миллион у мужчины — самый привлекательный половой признак. Безусловно — первичный… А девчонка — тот еще фрукт! Называется «игруша»…