Лезгинцев спал на правом боку, подложив руку под щеку. При тусклом свете его лицо казалось землистым, щеки провалились, на лбу пот. Он бредил во сне тихо, бормоча непонятные фразы, сминая окончания слов.

Лежать с открытыми от бессонницы глазами было невмоготу. Тесный ящик каюты угнетающе действовал на возбужденный мозг. Из приглушенного динамика раздавались ходовые команды, стучал хронометр, обостренный слух воспринимал неумолимый голос турбин, им не было ни отдыха, ни покоя. Дмитрий Ильич включил ночничок. Синеватый призрачный свет наполнил каюту чем-то колеблющимся, студенистым, медузным. Снова стало казаться, будто не хватало воздуха и надо дышать широко открытым ртом, а легкие, казалось, были пустыми. Да, так казалось, а наряду с этими навязчивыми ощущениями приходили дурные мысли, выстраивались видения, мозг как бы раздвигал стальные стены и лихорадочно бродил за их пределами. Надо было заснуть, обязательно, и хотелось бы без помощи сильных снотворных, а рука тянулась в тайничок под матрацем; зеленоватая пилюлька, величиной с пшеничное зерно, и вскоре уже легче, все проще, все дурное как бы затягивалось пленкой, ленивое движение руки к ночнику — и ничего, ничего…

Новый год скромно отметили, будучи еще в Тасмановом море. Миновали мыс Доброй Надежды и вступили в Атлантический океан, пройдя благополучно большую часть пути. На корабле отрабатывались добытые плаванием материалы, и постепенно вспухали папки отчетов разных служб. Исследовательская работа была специфична и без всяких сомнений могла быстро заинтересовать специалистов, поэтому Дмитрий Ильич старался в нее не вникать. Судя по скупым намекам штурмана, вслед за длительным прохождением пакового покрова, в центре отчета стояли сведения по форсированию Берингова пролива, а в части боевого применения ракетного оружия — стрельба ракетами.

Сложное маневрирование по отрыву от преследования противолодочных кораблей в районе островов, надо полагать, обогатило докторскую диссертацию Волошина. Как и положено в подобных случаях, деликатность расценивалась положительно. Запретная область не имела строго очерченных границ, но, по вполне понятным соображениям, лучше к ним не приближаться.

У Лезгинцева повысилось настроение. Теперь и за столом и в каюте он разрешал себе пошутить и развеселиться. Чаще обращался к своей музыкальной коллекции. Затащил старпома с аккордеоном и записал несколько его песенок.

— Не делай из меня посмешище, Юрий, — упрямился Гневушев, — затискиваешь меня в один ряд с мировыми знаменитостями. Может быть, только для перекладки, от моли…

По-прежнему часы досуга измерялись минутами. Команда лодки обязана была держать круглосуточную походную вахту, следить за машинами и механизмами, связываться с внешним миром, вести научные наблюдения по строго заведенному комплексу.

«Касатка» проходила над Китовым хребтом юго-восточнее острова Святой Елены. Дмитрий Ильич направлялся в кают-компанию, задержался у маршрутной обзорной карты и увидел красный флажок на медной булавке примерно в 600 милях выше Южного тропика.

Матросы, стоявшие у карты, поздоровались с Ушаковым, пошутили насчет крещения у экватора, рекомендуя использовать в роли Нептуна старшину Загоруйко.

— Согласен, — сказал Загоруйко. — Только где дно? Пять тысяч метров! Найду Нептуна, а он сплющился, как галушка под каблуком.

С Загоруйко Дмитрий Ильич познакомился еще в Юганге при погрузке водолазного снаряжения. Этот старшина с массивным подбородком и чугунными бицепсами оказался не украинцем, а придунайским молдаванином. Служил три года на Черноморском, а потом его перевели вместе с группой первоклассных специалистов на Север для укомплектования команд атомных ракетоносцев. Загоруйко дружил с Глуховцевым, был членом комсомольского бюро и редколлегии «Гайки левого вращения».

— Нам бы какую-нибудь хохмочку, товарищ Ушаков, — попросил Загоруйко, — для «Гайки».

— Вы еще можете шутить, Загоруйко?

— Журба позади, возвращаемся, товарищ капитан третьего ранга.

— Чур, чур! — Ушаков погрозил ему пальцем. — Сплюньте три раза через плечо. Я моряк старой выпечки, с пережитками суеверий.

Матросы что-то сказали ему вслед, посмеялись. Ушаков переступил порог кают-компании, где собрались свободные от дежурств офицеры.

— Заходите, Дмитрий Ильич! — Ибрагимов уступил свое место.

— Чем заняты, друзья офицеры? — Ушаков присел на предложенное ему место рядом с Миловановым, управленцем, старшим лейтенантом. Милованов был по образованию инженером, радиоэлектроникой, его переквалифицировали на двухгодичных курсах, а потом назначили на атомную.

— Продолжаем турнир высоких интеллектов, — ответил Милованов, охотно взял предложенные ему Ушаковым леденцы, оделил ими Бойцова и сидевшего в отдалении с раскрытой книгой Филатова.

Филатов кивнул, продолжал чтение, на его породистом худощавом лице бродила улыбка, по всей вероятности относившаяся не к содержанию читаемой им книги, а к «турниру». Ему казалось, солидные люди попусту проводят время.

«Турнир высоких интеллектов», как назвал его Милованов, представлял собою не что иное, как своеобразную игру, рожденную скукой. Участвовали по желанию. Задача — занимательней рассказать о проходящих по маршруту странах, городах, морях, континентах.

На переборке висела таблица, подобная розыгрышу футбола или хоккея. Судьями были все присутствовавшие, выступал по теме один. Разрешалось дискутировать, дополнять. Темы намечались заранее: «Арктические герои». «Кто такие Дежнев и Беринг?», «Все о течении Куро-Сио», «Гавайи — не пальмы, а базы», «Австралия без всяких прикрас», «Почему голландцев тянуло за Васко да Гамой», «Амазонка»…

Пройдя острова Принс-Эдуард и Тристан-да-Кунья, посчитали очки и признали соперниками по второму, тропическому туру Мовсесяна и Куприянова. Мовсесян обладал цепким и емким умом энциклопедиста, замполит брал острым сюжетом, считая скуку в любом виде надгробным памятником идей.

— О чем сегодня? — спросил Ушаков.

— Остров Святой Елены, — сказал Филатов. — Идет голосование, кому отдать предпочтение — Мовсесяну или Куприянову. Общественное мнение склоняется на сторону замполита. Слышите, как забушевал наш Бабек?

Ибрагимов действительно находился в экстазе:

— Товарищ Мовсесян намерен снабжать нас бородатыми анекдотами о великом узнике, а капитан второго ранга Куприянов обещает историю последней любви Наполеона!

— Замполиту, замполиту, замполиту! — офицеры постучали ладонями по столу.

Окрыленный солидной поддержкой, Куприянов набрался важности и после водворения тишины начал свой рассказ.

— Если верить первоисточникам, — кивок в сторону Кисловского, — последней любовью Наполеона была Генриетта…

Ничто в тот обычный день не омрачало настроения команды. В кают-компании собралась молодежь. Замполит был в ударе, и его румянец мог соперничать даже со щеками Акулова. Горела плафонная лампа. Кто сидел у стола, кто на диванчике. Установилась, как и всегда в присутствии тактичного жизнерадостного замполита, непринужденная обстановка. Из присутствовавших офицеров только Лезгинцев был не в духе, сидел съежившись и глядел в одну точку.