В уши бьет рвущей череп тишиной. На месте танка, растягиваясь вширь, заклубилось буро-пепельное, тут же закрывшее обзор до третьего этажа, тяжелое облако. Все замерло. В голове через мгновение вибрирующе взорвался миллионоголосый хор черноморских цикад. Крипаки куда-то запропастились — смыло, видать, взрывной волной. Остальные машины поникли длинными носами. Что на месте танка и ближайшей к нему «АМVэшки» — не видно.

Через пару минут, не меньше, открывается верхний люк стоящей позади всех КШМ. Оттуда вначале высовывается по грудь, а потом садится жопой на край брони молодой, белесый офицер. Стягивает с головы шлемофон. Глаза ошарашенные, потерянные. Я тебя понимаю. Обождь… Сейчас они у тебя не такие станут. Округлим щаз, до предела, зеночки подслеповатые…

Тщательно прицеливаюсь и всаживаю тяжелую бронебойно-зажигательную прямо в центр грудины. Угадай с трех раз, чучмек: поможет ли тебе пендосский броник?

Офицера, швырнув назад, крепко ударяет о раскрытый люк, и он, на резинке собственной шеи, по кругу мотнув мгновенно обессилевшей головой, зомбочкой валится набок. Рассматривать результаты я не стал — отскочив от угла, прометнулся в конец коридора, выскочил в бывшую подсобку с обрушенной стеной тыльной стороны здания и, на ходу выдернув из-за пояса брезентовые рукавицы, съехал вниз по тросу на кучу битого щебня.

Над головой, вырывая из стен бетонные слезы, загрохотали разрывы автоматических пушек…

Уже не важно — теперь хоть заподлицо срезайте башню. Мне одного взгляда сверху вниз хватило, чтобы увидеть уходящую меж развалин группу с тремя кевларовыми носилками на руках.

Перехватив тяжелый «Кончар», потрусил догонять.

Прощай, Луганск. Как я тебя, блядь, ненавижу…

— Подписывай, Деркулов. Ты же столько этого добивался… — Павел Андреевич расслабленно следил за вычитывающим официальный бланк Деркуловым. Разжогин примерным школяром, сложив перед собой руки, терпеливо ждал результата.

Задержанный, внимательно прочтя бумагу, взял со стола шариковую ручку и поставил в нижнем левом углу размашистую подпись.

— В течение трех суток вы будете переданы официальным представителям Международного уголовного трибунала по военным преступлениям, геноциду и преступлениям против человечности для последующего этапирования в город Нюрнберг, Германия… — Полковник встал, вложил бланк в файл и вопросительно посмотрел на Нагубнова.

— Спасибо, Анатолий Сергеевич.

Разжогин сухо кивнул шефу и, защелкнув запоры металлической папки, направился к двери.

— А поцеловать?

Полковник вкопанно остановился и неторопливо развернул темные стволы на подследственного:

— Кирилл Аркадьевич, мое отношение к вам и к вашим похождениям вам известно. Прощайте… — Полковник сухо кивнул и вышел на улицу.

— Вам не кажется, что я за время следствия весьма положительно повлиял на нашу Мисс Безупречность? В первые дни знакомства он бы желваками, как июньская черешня, покрылся до самой задницы.

Нагубнов только криво ухмыльнулся в ответ:

— Вот ты умеешь, Деркулов, вцепиться. Ну дался тебе наш Толя! Делает человек свою работу — пусть делает. Да, зануда и педант, что с того? И потом, тебе какой интерес с него? Все, дорогой, — отпрыгался на батуте! Может, ты еще с благодарностью его вспомнишь после знакомства с трибунальскими мордохватами…

— Понятно… Вы обратили внимание на то, что вчера он передал мне пакет документов для ознакомления?

— Да… — Полковника явно не порадовал вопрос собеседника.

— Там был такой беленький конвертик… Знаете, что в нем было?

— ?.. — Глаза полковника потяжелели еще больше.

— Лезвие.

— М-м-м… Где оно?

— Да так… Потерялось в палатке… Где-то.

— Скажу тебе прямо, Деркулов. Есть у нас — как без этого! — люди, которые всерьез считают, что тебе лучше не ехать судиться. Я… — он указал на свою широченную грудь толстым узловатым пальцем, — их мнений не разделяю. Тем более, кто поверит, что такая оторва, как ты, — вскрылся добровольно?! Вот и все, что я могу тебе сказать по этому поводу. Еще вопросы будут?

— Хорошо. Закрыли тему…

— Чай?

— Лучше коньяк, Павел Андреевич.

— Не боишься спиться? — вставая со своего прокурорского места, зарокотал он потеплевшим баском.

— Нет! — рассмеялся подследственный… — Наоборот! Вы знаете, почему мы, русские, такие умные?

— А, ну?

— Да потому что — бухаем! Мы — алхимики. Всем народом! Мы научились превращать водяру — в идеи, образы и мысли! Там, где любой оскотинивается, мы — просветляемся!

— Неслабый спич… — Нагубнов плеснул по полстакана «Кизляра». — Как тут у вас говорят: «Будьмо»!

— Пусть окры будьмуют… Ваше здоровье!!!

— И твое!

Оценивая вкус, помолчали. Закурили…

— Павел Андреевич, можно вопрос напрямую. Только если отвечать не захотите, голову морочить не надо. Я — пойму…

— После такого вступления хочется вызвать охрану…

— Да ладно. По вам видно: на двоих таких, как я, здоровья хватит.

— Не обделен, твоя правда. Крепкие были родители.

— Угу! Из вас такой же работник прокуратуры, как из меня — балерина. Кто вы на самом деле, Павел Андреевич?

— У-у-у… куда тебя понесло…

— Ответите или нет?

— Как бы тебе сказать… глазастый ты наш. Ну… — Нагубнов, с нескрываемым интересом разглядывая арестанта, выдержал длинную паузу… — Скажем так — угадал…

— Штанишки, по жизни, не иначе с лампасиками. Как у друзей, помните?

— Есть и такое галифе в шкафчике, что уж тут увиливать. Государству — оно виднее! У него, поди, вон голов сколько. Ценит…

— Так все же… Зачем спектакль?

— Какие ты вопросы неудобные задаешь, Деркулов. Не знаю, как тебе отвечать… Ты ведь педагогический заканчивал, так?

— Да…

— Ну, дык! Отлично! Считай, мы с тобой — коллеги. И давай — сменим тему.

— Ага… Щаз! Самое интересное только начинается… Можно с «коллеги» — поподробнее?

— Ды ты просто оракул, Деркулов. Конечно же нельзя!

— А все-таки?

— Любопытство — порок, дорогой. Иногда летальный.

— Да мне уже как-то…

— Ладно. Последняя попытка… Скажем, так. Возможно, что твое понимание психологии полевого командира совсем скоро поможет твоим же соратникам и всем остальным… м-м-м… — полковник пожевал губами… — заинтересованным сторонам.

— Да-да, я слышал… — задержанный скроил насмешливое выражение лица… — Поход на Варшаву и «наши танки дойдут до Брюсселя».