– Святая Мария! Софи, ты мыслишь не по-человечески, а будто машина. Но ничто, связанное с человеческими отношениями, не живет по законам математики, иначе наша жизнь была бы идеальной…

– Логически выстроенной цепочкой событий с вполне предсказуемым результатом,– смеясь своей шутке, с умным видом закончила София и тут же добавила.– И это было бы ужасно скучно.

– Ах ты, моя умница!

Лили нежно притянула крестницу к себе и пощекотала.

– Мне так хорошо с тобой, тетя. Я думала, буду сильно скучать по маме. Оказалось, что ты такая же чуткая, заботливая, и я не так остро ощущаю разлуку с ней. У вас даже голоса похожи. Иногда просыпаюсь утром, слышу тебя и сомневаюсь в том, где нахожусь. Подскакиваю от испуга, выглядываю в окно и успокаиваюсь: слава Марии, – это не ферма!

Лили мягко прижала ладонь девушки к своей груди и трогательно, благодарно предложила:

– Будем самыми близкими друзьями? Я хочу, чтобы мы искренне делились друг с другом всеми трудностями.

– Я только за!– радостно улыбнулась София.

Договор был скреплен дружеским рукопожатием и душевными объятиями.

С этого дня София и Лили стали много времени проводить вместе. Их отношения крепли, становились более открытыми, глубокими. Со всеми своими переживаниями по поводу колледжа и отношений с людьми девушка спешила к крестной. Иногда Софии хватало только одного взгляда или тонкого жеста, улыбки, чтобы ощутить мощную поддержку, понимание и доверие.

И все бы ничего, да вопреки гармонии, тепла, заботы в доме, ставшим родным, растущими успехами в учебе, удовлетворенности в получаемых знаниях, София все больше погружалась в мир собственных фантазий, рождаемых женской природой. Нельзя было не замечать очевидного: София взрослела, ее тело приобретало все более утонченные, пропорциональные формы, а все внимание все равно доставалось ее сверстницам с факультета, которые пользовались огромным успехом у старшекурсников. Они умели обаять, очаровать. А ее все воспринимали как умную девочку, которая всегда с достоинством защитит честь факультета и группы, но неуклюжую и диковатую в неформальной обстановке. Ее не приглашали на студенческие вечеринки, игнорировали несмелые попытки сблизиться и подружиться. Молодые люди, между собой хоть и отмечали некоторую привлекательность девушки, не шли на контакт, заботясь о своей репутации «крутых и популярных парней». Другие и вовсе были замкнуты в своем виртуальном пространстве и с трудом вклинивались в среду сверстников. Молодежь колледжа «болела» своими предрассудками, правилами, законами чести, непонятными, а оттого и отвергаемыми Софией. Она не желала связываться ни с «библиотечными крысами», ни с «зацикленными хакерами», ни с красавцами, в глазах которых блестели деньги состоятельных родителей, а не высокий интеллект и жажда знаний, и при всем при этом наблюдалось полное отсутствие моральных ценностей.

Как ни крути, София по-прежнему была одиночкой, категоричной, протестующей против невежества и легкомыслия. Хотелось надежности и простоты, искренней увлеченности и преданности, но она не находила этого в своем ежедневном окружении. Как и все девушки в ее возрасте и, особенно из провинции, она мечтала о большой чистой, светлой любви и свято верила, что когда-нибудь придет Он и «его глаза завладеют ее душой».

Каждое утро, выходя из дома, сердце девушки громко стучало, эхом отдаваясь в голове, в предчувствии, в томительном ожидании удивительной встречи невообразимо прекрасных глаз – добрых и искренних, умных, лучистых глаз из толпы, которые ищут только ее. А вдруг сегодня, сейчас, один только миг и навсегда, навечно, неразлучно и, вдохновленно держась за руки, они вместе шагнут в мир ее грез…

Сердце колотилось все быстрее и быстрее, с каждым шагом ее дыхание учащалось и готово было остановиться, если бы только один взгляд, одна улыбка из толпы напомнила бы ей Его черты. Но переходя улицы, заглядывая в лица прохожих, не смиряя ищущего взгляда, София убеждалась в тщетности своих ожиданий. Все чаще на ум приходили беспокойные мысли, воспоминания о Крисе и, приближаясь к колледжу, ее лицо уже не светилось радостной надеждой, а оттеняло унынием. И только одна мысль утешала ее: «А может быть, это случится завтра?»

Но завтра все повторялось… Было грустно и обидно…

Небольшой особняк на окраине Парижа выглядел сказочным замком: безупречные линии, изысканный стиль, романтическая атмосфера вокруг. Стены, заросшие плющом с лицевой стороны двора, обильно цветущие клумбы под ставнями первого этажа и по периметру двора, выложенная диким камнем площадка перед парадным входом, яркая зелень сада вокруг, искусственное озеро с чистейшей водой и плавающей в нем форелью, свежий воздух и радушное солнце – все это делало жизнь здесь такой сказочной, полной, яркой и многообещающей. Дом – полная чаша, прислуга – сама вежливость, муж – состоятельный и уважаемый юрист, сейф с драгоценностями, гардероб от кутюр, BMW последней модели…

И всем этим владела она. Все это было ее собственностью и могло быть еще больше, если бы жизнь супруги знаменитого в Париже юриста устраивала ее.

Жанна окинула взглядом вокруг и со скучающим выражением на лице повернулась к дому. Двор был пуст. Садовник методично, но с особым вдохновением обрезал ветки декоративных кустарников, отгораживающих дом от сада.

Молодая женщина привычно сунула в губы дамскую сигаретку и с глубоким вздохом неприязни ко всему в этом месте щелкнула крышкой резной антикварной зажигалки. Синее пламя вспыхнуло и погасло, сигарета пустила тоненькую струйку дыма. Она возмущенно взглянула на полуденное солнце, от которого больно было открыть глаза не щурясь и, надвинув темные очки на нос, пошла к дому. Неожиданно тонкий каблучок новых босоножек застрял в расщелине каменной кладки, и она чуть не потеряла равновесие.

– Дерьмо!– громко выругалась Жанна и топнула другой ногой.– Эй, Камиль, хренов управляющий, я ломаю на этом месте уже десятые туфли. Если я сломаю еще одни, я повешу тебя на первом суку нашего распрекрасного сада!

На крик хозяйки с задней части дома выбежал мужчина лет сорока пяти и, растерянно охнув, стал пытаться освободить ногу женщины.

– Не прикасайся ко мне!– возмущенно выпалила Жанна, сверля несчастного Камиля негодующим взглядом.

– О, мадам, как же я помогу?

– Пошел вон, идиот!

Женщина недовольно присела и расстегнула застежку на босоножке. Ткнув пальцем в босоножку, она сквозь зубы прошипела:

– Еще раз мне придется почувствовать себя так отвратительно, и я уволю всех в этом доме!

Прихрамывая на одну ногу, хозяйка вошла в дом и гневно хлопнула дверью. Униженный Камиль остался наедине со злосчастной босоножкой.

Жанна вошла в свою спальню и в ярости швырнула сумочку и шляпку на кровать. Она раздраженно уставилась на единственную босоножку на ногах, и неожиданно злость и напряжение стали таять, сменяясь невыносимо ноющим и грызущим ощущением пустоты. Пустоты в самой себе, вокруг, повсюду…