Строить ей рожи я не хотел. Сидеть и смотреть на нее в упор тоже как-то не улыбалось.

Поэтому я по праву хозяина подошел к проигрывателю и снял пластинку.

– Зачем! – возмутилась Танька. – Я же слушаю!

– Мы тоже слушаем! – заорали из большой комнаты другие девки.

Тогда я просто ушел на кухню и стал пить сырую воду из-под крана. Так я всегда делал, если надо было успокоиться. Все-таки день рождения – тяжелая вещь. Во время него настроение меняется буквально каждую минуту. А это нелегко, согласитесь.

Вот сейчас я очень злился на Таньку, и вообще на всех девок, что они пришли. Без них, наверное, было бы все-таки лучше.

И вдруг я понял, что Колупаев не подарил мне никакого подарка. Вообще никакого!

Это было настолько поразительно, что я сел и стал думать. У меня даже дыхание перехватило от этого открытия.

«Может, он такой бедный? – думал я. – Ну, принес бы из дома что-нибудь». Но эту мысль я отбросил, как глупую, среди нас таких уж бедных не было.

Чтобы вообще ничего не подарить!

«Он забыл!» – догадался я. И решил изо всех постараться и не обижаться на Колупаева.

Но что-то царапало у меня в груди, когда я вышел обратно в большую комнату и стал вяло доедать эклер.

Что-то мне уже больше ничего не хотелось, и душа моя больше никуда не стремилась.

Чтобы скрыть эту внезапную перемену в себе, я стал разговаривать с Демочкой о посторонних предметах. По-моему, мы заговорили с ним почему-то о космонавтах.

– Если, например, космонавт погибает: сгорает, или от перегрузки сердце лопается, или по башке его чем-то стукнет, – объяснял мне Демочка, – то его потом в могилу не закапывают. Изучают его мертвые клетки. Приборы к нему всякие подключают, и так далее. Потому что, возможно, через эти мертвые клетки можно попасть в третье измерение.

Я сидел, молча кивал и думал о другом.

– Если попал в третье измерение, то уже оттуда не выйдешь, – кивал Демочка мне в такт, – будешь там всегда околачиваться. Как бродячая собака.

Тут я заметил, что Колупаев куда-то исчез.

«Может, ему стыдно стало?» – с непонятной надеждой подумал я.

Я еще немного походил между гостями.

Девчонки щебетали на балконе, Бурый возился с набором юного плотника, Белозерчев смотрел телевизор, Серега-маленький и Женька тихо играли в «Золотой ключик», Сурен лежал на диване и смотрел в потолок.

В общем-то всем было хорошо, кроме меня.

«Ну почему, почему день рождения такой тяжелый? – думал я. – Всегда он тяжелый, всегда что-то не так, всегда чего-то ждешь, ждешь, а оно не бывает!»

«Или это только у меня?» – подумал я и сам испугался своей мысли.

Но тут ко мне подошел Сурен и попросил еще чего-нибудь поесть. Я со вздохом поплелся к холодильнику. Там стояла какая-то одинокая кастрюлька. В кастрюльке плавала холодная рыба.

– Будешь? – спросил я. Сурен кивнул.

Мы прямо из кастрюльки стали ловить вилками рыбу, но она что-то никак не ловилась, а только разламывалась на мелкие кусочки. Тогда Сурен вылил всю эту рыбу в какую-то миску, намешал туда соли, горчицы, красного перца и стал есть, запивая холодной водой.

– Знаешь, Лева, – говорил Сурен, уписывая рыбу за обе щеки, – мне в Москве очень нравится. Гостеприимный город. Но если в ты видел, какое гостеприимство у нас в Ереване! Там бывает стол на сто человек! Нет, на двести.

Я с ужасом представил себе такой стол и маму, которая кормит этих сто человек.

Да и откуда мне было бы взять этих сто человек? Из чужих дворов, что ли, звать?

Даже вместе с родственниками и всеми ребятами набиралось что-нибудь человек двадцать. Ну тридцать. Сто не набиралось никак.

– А соседи? – подсказал Сурен.

Действительно, соседи. Но кто они? Все ребята из нашего дома здесь. Можно, конечно, позвать их родителей. Уже было бы сорок.

Это уже стол надо выносить во двор.

– А что, это идея! – сказал я Сурену. – Ведь во дворе можно не только в футбол играть. Можно танцы устраивать. И вообще всякие праздники.

Он доел рыбу, аккуратно поставил миску и кастрюльку в раковину, вежливо поблагодарил и сказал:

– Знаешь, Лева, я, наверное, пойду. Что-то мне полежать хочется.

Мне стало совсем скучно, и я поплелся его провожать.

* * *

В этот момент все заорали страшными голосами.

Я выскочил в прихожую и увидел Колупаева.

На руках он держал маленькую белую собачку. Вокруг собачьей шеи была завязана тонкая голубая ленточка.

Я закачался и чуть было не рухнул.

Но меня поддержал Сурен.

– Это же наша общая собака! – закричал я. – Вы что?

– Это от всех, – скромно сказал Колупаев. – Теперь она твоя. Пользуйся. Только ты это, Лева, выходи с ней во двор гулять. Иногда.

– Да я каждый день буду с ней гулять! – закричал я и бросился...

Нет. Не бросился. Я медленно и осторожно подошел к собаке, которую Колупаев уже спустил на пол, и осторожно погладил ее по спине.

Это был наш щенок. Мальчик. Которого мы недавно нашли.

Теперь он был мой.

Это было так странно...

Да. Все было слишком хорошо. Как в книжке. Я даже испугался. Я подумал: все слишком хорошо.

Но что я могу поделать, если так все и было?

Накануне вечером папа дал мне два рубля и сказал, что я должен утром купить маме цветы: от меня и от него.

Я сначала ничего не понял.

– Пап! – в некотором обалдении произнес я. – Может, ты забыл? Я вообще-то в школе еще учусь. У нас занятия в полдевятого начинаются.

– Лева, завтра восьмое марта! – сказал папа укоризненно. – А я не могу, ты понимаешь, мне на молочную кухню утром бежать надо. Слушай меня внимательно. Вот я в семь буду уходить, тебя разбужу. Ты выйдешь чуть пораньше, чем всегда, без завтрака, ну в семь пятнадцать, к восьми вернешься, подаришь цветы – и давай дуй в школу. Все очень хорошо получается. Еще чаю успеешь попить.

Я немного помолчал и подумал.

– Пап! – глухо сказал я. – Я все равно не могу! А вдруг я в школу опоздаю? А вдруг я не найду эти чертовы цветы? Что тогда?

– Лева! – сказал папа строго. – Вот тебе три рубля. Езжай с утра к Белорусскому и бери мимозы. В крайнем случае, – он немного задумался, – вот тебе еще рубль, на крайний случай, если мимозы будут плохие, бери гвоздики.

Я остался на кухне один. С тремя рублями в руке. Куда их девать, я совершенно не знал. Открыв шкафчик, я аккуратно сложил их, свернув перед этим в четыре раза, между пустыми стеклянными банками из-под майонеза.