Молчание.

– Завтра нас сменят. Может, не завтра, но по прилете домой – точно. И наши дороги больше не пересекутся. Да, нас сошлют куда-нибудь на край света, но в тридцать пять лет в любом случае все закончится. Хорошей пенсией и перспективами. Ты понимаешь, о чем я?

Вновь кивок.

– А тебе придется жить дальше. В окружении людей, которые тебя не любят и презирают. Потому что любящих, включая своего Хуанито, ты разгонишь дурным характером. Прощай, Бэль!

Лана встала, закинула винтовку за плечо и медленно пошла вон из комнаты. Оклика, как она надеялась, не последовало.

«Ну что ж, так даже лучше».

В гостиной ее встретили четыре обалдевшие напарницы. Она отключила шестой канал и виновато пожала плечами:

– Я попробовала, девочки. Вы видели.

И в гробовом молчании вышла наружу.

– А об этом нам поведает сеньор Шимановский!

Это были первые слова, которые я услышал на паре.

Все остальное, от начала ее и до конца, промчалось мимо. Но, честно говоря, это вообще первая за четыре дня, как я вернулся в школу, фраза, осознанная мною.

– Да, сеньор? – Я поднял голову, пытаясь с ходу вникнуть в процесс и понять, что от меня требуется. Новый преподаватель, я не знал его имени. Но своей уверенной рожей и холодным блеском глаз он мне не нравился.

– Я говорю, – ехидно улыбался мне мужчина лет сорока-сорока пяти с высоким лбом, острым отталкивающим подбородком и слегка узкими глазами энного поколения полукровки, – на этот вопрос нам ответит сеньор Шимановский. Так, кажется, вас зовут? – Он сверился с голограммой журнала.

Я кивнул.

– На правах человека, знающего все, а потому позволяющего себе не слушать то, о чем говорят на лекции.

Вот скотина! Прежнему преподу было наплевать, слушают его или нет. Но с другой стороны, действительно, пришел на занятия – учись, нет – сиди дома. Кто мешает мне приходить в себя сидя дома?

По ходу дела корпус оформил мне нечто вроде свободного посещения на период тестирования. Меня не было две недели, но никаких справок и документов за этот период из учебной части не потребовали. Даже если вспомнить мою роль в скандале вокруг ухода старого директора и предположить, что новый боится меня трогать, это ничего не объясняет. Они могли не отчислить, но потребовать отчетность обязаны. То есть оная уже существует, да такая, что лучше действительно меня не трогать.

Иными словами, у меня есть индульгенция на посещение школы, и она мне в данный момент жизненно необходима. Пока не почувствую себя в норме. Вот только не стоит злить преподов, тем более новых, мне им еще экзамены сдавать. В этом корпус однозначно не поможет.

Меня не трогала не только администрация, в школе все вообще держались подальше. Толстый и его прихвостни обходили стороной, будто меня не существует, «свои» ребята не доставали, видя, что я хожу загруженный. Хуана Карлоса, правда, пришлось мягко, но настойчиво послать, он вроде даже обиделся. А для остальных я и в лучшие времена был представителем Сириуса или альфы Центавра.

Проблемы возникли только с Эммой, отчего-то решившей, что, если уж я вернулся, она может на что-то рассчитывать. Правда, все быстро разрешилось, стоило мне люто на нее зыркнуть. Уж не знаю, что она в моем взгляде такого узрела, но шарахнулась как ошпаренная.

То, что изменился, я понял и без Эммы. Более злым стал, что ли, резким. Какая-то пружина внутри меня деформировалась настолько сильно, что прийти в исходное положение не может. За две недели «ангелочки» сделали то, что невозможно сотворить с человеком и за год, я стал старше. Не в плане возраста, а глобально. Старше, злее и сильнее. Я чувствовал свои силы, чувствовал, что перестал быть маленьким бесправным мальчиком, которого все бьют. Теперь я пойду до конца и, решая свою проблему, не остановлюсь ни перед чем. Я стал зверем, хищником, тигром, окружающие подсознательно чувствовали его во мне, потому вокруг и образовался вакуум. Но меня это устраивало.

Я – мод-берсерк с неизвестными, но жесткими характеристиками. Вполне вероятно, кто-то из моих предков по таинственной мужской линии был искусственно выращен в генетической лаборатории, по заказу специальных служб планеты, как боец суперкласса для особых заданий. Отсюда мне досталась такая живучесть и приспособляемость к нагрузкам. Корпус лукавит, они должны были копать в этом направлении. Другое дело, мне о результатах расследования сообщать не намерены. И это их право, как самостоятельной специальной службы.

А еще меня никогда не оставят в покое до конца жизни. За мной будут наблюдать, чтобы ничего не учудил и не стал оружием в ненужных руках. Это прискорбно, но ничего не поделаешь, я засветился.

В самой школе кипели страсти. Титуляры борзели, блатные теряли уверенность в себе, то и дело случались стычки и разборки. Но я понимал, все это ерунда. Титуляры в любом случае останутся титулярами, нищими плебеями, учащимися в долг за государственный счет, которых школа может легко вышвырнуть за плохое поведение или не успеваемость, а за блатными всегда будут стоять деньги и авторитет родителей. Большого размаха это движение не получит, так, мелкие позиционные бои, постановка на место слишком зарвавшихся с обеих сторон. Мне эта война уже неинтересна. Селеста и ребята развлекаются, флаг им в руки. Я… Ну, как бы перешел на следующий уровень, более высокий, с другими задачами. Я вне игры, и это все тоже понимали.

Сеньору Кампосу-старшему я позвонил позавчера. В принципе особо долго не думал, решение напрашивалось само, тормозил только из-за осознания важности момента. Но когда вечером как на духу рассказал все главному моему и самому мудрому советчику, она долго смеялась.

– Сынок, я не понимаю, что тут можно думать? По-моему, все и так понятно.

– Но такие предложения не делаются.

– Именно, не делаются! И не принимаются. Потому что не делаются. А если делаются, то потому… Додумай сам, почему!

Я додумал. Еще днем, в кабинете у хефе. Но неуверенность оставалась.

– А если это не подстава и он вправду так решил?

Мама лишь разочарованно покачала головой и ушла на кухню.

Да, знаю, дурак. Но «этот сукин сын хефе» дон Кампос – чертовски харизматичный сукин сын! Может запудрить голову так, что долго-долго не отойдешь, хотя фальшь в его словах на самом верху, нисколечко не спрятана, даже для вида.

Утром я позвонил по данному им номеру. Ответили мне сразу и почти сразу соединили. Дон Виктор сдержанно выслушал, пожелал успехов и разъединился. На этом моя эмоциональная эпопея с «усыновлением» третьей властью завершилась.

– Сеньор, я извиняюсь, но вы не могли бы повторить вопрос, на который я должен ответить?

* * *

Катарине я не звонил. По той простой причине, что туда меня тянуло. Это лестница, лестница в небо, в высший свет и во власть, но лестница кривая. Кривая и человеконенавистническая. Смогу ли я удержаться на ней? Останусь ли человеком? Сломаюсь? Или лучше не нырять в это дерьмо, а попробовать свой путь, обходной, долгий и тернистый, ведущий к значительно меньшим вершинам, но на котором я останусь самим собою?