Оставим, однако, пока в покое джостру, которая проводилась всякий раз по однообразным правилам, и обратимся к автору ее поэтического описания, сохранившегося в петербургской рукописи. Имя его, поскольку оно не указано в рукописи, неизвестно, и мало надежды на то, что его когда-либо удастся установить. Для этого нужен был бы какой-нибудь документ той эпохи, где определялось бы авторство текста, но в известных нам счетах и других бумагах короля Рене ничего подобного нет, а потому особенно и уповать не на что.

Но если бы мы даже и знали его имя, оно наверняка не прибавило бы никаких новых штрихов и красок к облику, какой вырисовывается из сочинения. И это облик достаточно ясный и красочный, чтобы понять человека и почувствовать его духовный мир. Автор текста постоянно самовыражается, подчас весьма неожиданным, оригинальным образом. В этом отношении у данного текста большое преимущество перед схожим по сюжету поэтическим описанием более поздней — тарасконской — джостры, автором которого является сенешаль Анжу и Прованса при короле Рене Луи де Бово. Его авторство несомненно, поскольку он указывает свое имя в начале сочинения. Но по прочтении личность этого автора выглядит совершенно блеклой и невыразительной, о нем невозможно сказать что-нибудь сверх того, что известно по другим материалам той эпохи.

Ясно, что наш автор был клириком, скорее всего августинцем, выросшим в какой-то уединенной обители. Таким он изображен на миниатюре со сценой поднесения рукописи корою Рене, таким же он изображает и самого себя, когда говорит: «Я, почти дикарь, вырос в безлюдном месте и не знаю ничего, кроме лесов, и никогда не вижусь с благородными людьми, кроме как в городе, при этом дворе иль на празднике» (238). Очень выразительно он подчеркивает доблесть одного из участников джостры, говоря, что «не пожелал бы быть соперником его ни за архиепископство Руанское, ни за место старшего декана Анжерского» (129). В его глазах эти две церковные должности — высшее, о чем он мог бы мечтать, и их упоминание выдает в нем обитателя Анжу.

В Сомюр он прибыл, по его же словам, под занавес празднества, 3 августа (8). И именно тогда ему, по всей видимости, и было поручено его описать. Хотя работа была предпринята «во благое повиновение» королю Рене (9), непосредственным заказчиком был, конечно, кто-то из окружения короля, хорошо знавший, что именно нужно при таком описании его господину. Хочется предположить, что это был сенешаль Анжу Луи де Бово, о знакомстве с которым нашего автора может свидетельствовать то, что именно ему и его жене («наипрекраснейшей во Франции») он расточает похвалы как никому другому, за исключением короля.

В Сюмюр же привело его «благое любопытство» увидеть рыцарские состязания (239). Они его необычайно воодушевляли. По поводу одного из поединков он восклицает: «Вы там увидели бы бой прекрасный, когда они столкнулись и с силой копьями ударили друг друга, затем разъехались и вновь сошлись; там вы увидели бы, как расцветает юность и знатность благородная царит; прекраснее нет ничего под небесами, здесь человек ни состариться, ни заболеть, ни умереть не может — всех вдохновляет и питает радость!» (133).

Все с тем же «благим любопытством», прибыв в Сомюр, он «много раз прошел по башням и по залам, и дам и их наряды разглядел, а также благородную осанку и любезные манеры» (240). И все ради того, по его утверждению, чтобы это правдиво описать. Его замыслы, изложенные в начале сочинения, были весьма обширны. Гордый тем, что «первым напишет рассказ» о празднике (9), он предполагал поведать о «королях, о герцогах, графах и баронах; о даме и ее уборе, о выходе ее и возращеньи… о том, как воины из замка выезжают и подъезжают к карлику и леопарду, как щит сбивается приезжим чужеземцем, а также о наградах и решениях судей» (5–6). Однако в его сочинении можно найти далеко не все из того, о чем он собирался рассказать.

Его заказчик хорошо знал, что именно нужно королю Рене. И из ярких событий празднества выхватываются почти исключительно поединки на поле ристалища. При этом автора интересуют даже не собственно бои и их результаты. Он сплошь и рядом не знает исходов сражений, и не столько потому, что был очевидцем лишь последних, сколько потому, что для него важнее было другое. О результатах отдельных поединков он мог бы узнать по ведшимся записям или от очевидцев, но он пренебрегает этой возможностью и по поводу одного из боев, например, пишет: «Давно такого боя я не видел, кто лучше был, не помню — ведь судьям следует судить о том» (35). Он не извиняется и не оправдывается, если не знает или не помнит того, что для него было наиболее важным. Это имена участников поединков, их гербы, нашлемники (timbes) и цвета лошадиных попон.

Так, относительно попоны у лошади графа Танкарвиля он говорит: «Точно сказать не могу, какого она цвета, ибо не удалось узнать, но скоро постараюсь выяснить и скажу о ней» (51). Будучи не в силах точно описать нашлемник сеньора де ла Пуссоньера, оправдывается: «Нет у меня о нем ясного представления, ибо далеко был от места сражения в тот день» (161), имея в виду, что его еще не было тогда в Сомюре. Что касается Гийома Гоффье, то он не знает ни цвета попоны лошади, ни вида нашлемника. Случай исключительный, на что была и причина чрезвычайная: «Соблаговолите извинить, ведь плыл в тот день я по реке и едва не утонул, и так тяжко было мне, что забыл и попону и шлем» (141).

Итак, описание джостры представляет собой почти протокольную фиксацию имен участников, гербов, нашлемников и цветов попон. За этим стоит в общем вполне определенный смысл такой литературы — запечатлеть в памяти потомства имена и деяния доблестных рыцарей, «чтобы надолго осталась память о возвышенной чести» (8). По мысли анонимного автора «Книги деяний маршала Бусико», этим даже обеспечивается земное бессмертие: «Подвиги доблестных рыцарей не подлежат смерти, коль скоро они заносятся в вечную память мира благодаря книгам. А потому о многих славных героях прошлого, чьи имена и подвиги сохраняются в памяти, говорят, что они не умерли, но живут, т. е. живы их благие деяния, поскольку жива в мире слава о них, и благодаря свидетельству книг она будет жить до конца света».

Для рыцаря не столь важно было, одерживает ли он победы или терпит поражения. Честь как главное рыцарское достояние зависела не от успехов, а от доблести и добродетели. И один из судей сомюрской джостры, Антуан де Ла Саль, в романе «Маленький Жан де Сентре» писал: «Доблестно поступайте во всем, как и должны поступать, и тогда все — и победы и поражения — послужат вашей чести». Поэтому наш автор, видимо, и не находил нужным выяснять, кто же выходил победителем из каждого поединка, ибо ценна была не столько победа, сколько доблесть и честь.

Но если указание имен всех участников джостры было непреложным условием ее описания, то что касается гербов на щитах, попон и особенно нашлемников, это было, как кажется, особым пристрастием короля Рене. Дело в том, что он придавал очень большое значение этим атрибутам в отличие от других организаторов рыцарских состязаний. Об этом пишет Антуан де Ла Саль в сочинении «О прежних турнирах и сражениях», вспоминая джостру, устроенную Рене в 1445 г. в Нанси по случаю проводов дочери Маргариты в Англию. Король тогда велел возвестить через герольдов, что все желающие принять участие в состязании должны обязательно иметь подобающие им нашлемники, шлемовые покровы (lambrequins) и щиты со своими гербами. Это требование, не выдвигавшееся, видимо, на других ристалищах, обеспокоило многих и заставило «молодых и необразованных дворян вспоминать свои гербы и нашлемник, по простоте ума забытые. И поскольку никто не мог выступить в джостре без своего нашлемника и герба на щите, немало знатных людей королевства, — продолжает вспоминать Антуан де Ла Саль, — приходило ко мне, чтобы узнать, какие же у них гербы. Один из них прямо-таки умолял его: «Ох, отец мой, если Вы не поможете, то не знаю, что и делать, ведь сражаться без своего нашлемника и герба на щите нельзя, а я — видит Бог! — и не припомню их».