Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пиксель отошёл чуть подальше, к статуе святого Титуса, вечному огню и зарослям. Он тоже хотел отнести настоящие, живые цветы в память о своём друге, но разрушители уничтожили многие фермы и цветочные клумбы. Поэтому корсар решил взять местные дикие цветы, чтобы не покупать искусственные из пластика. Он сорвал с земли шесть цветков, похожих на крупный белый клевер, и положил их у обелиска. Выпрямив спину, он прочёл надпись, выбитую на белом мраморе:
CAPTAIN CARL ALEXANDER PTITS
КАПИТАН КАРЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ ПТИТС
968 — 997
Man of faith and honor, beloved son and Hero of the Empire.
Человек веры и чести, любимый сын и Герой Империи.
Текст дублировался на общеимперском и великородинском языках, подчёркивая происхождение погибшего. Пиксель перечитывал строки снова и снова. Их явно писал кто-то совершенно не имеющий представления о Карле Птитсе. Но, возможно, сам капитан Имперской Армии и Лорд Разрушения и не хотел, чтобы другие хорошо знали его настоящего. Может быть, он сейчас, сволочь такая, затаился где-то в кустах и смотрит, как его родители и лучший друг рыдают над его могилой. Пиксель бы этому не удивился. Он посмотрел на пальмы и заросли, надеясь разглядеть за ними Карла. Но чуда не произошло. Никого там не было. Корсар, вздохнув, опустил голову и закрыл лицо руками. Совсем недавно Карл Птитс разговаривал с ним и сражался вместе с ним в храме чужаков. Но нужно смириться, Пиксель, смириться с тем, что друга больше нет.
— Вы его хорошо знали? — спросил кто-то.
Пиксель обернулся и увидел штурмовика в чёрной броне. В правой руке элитный солдат держал знаменитый шлем с респиратором и красными линзами.
— Да, — корсар кивнул, — да…
— В школе он был умён, но замкнут, — сказал Борис Дмитриев, — слава Императору, со временем он стал настоящим мужчиной.
Пиксель чуть было не рассмеялся. Карл очень не любил подобные разговоры о «настоящих» и «ненастоящих» и себя никогда не считал эталоном мужественности. Но корсар взял себя в руки и вместо этого ответил штурмовику:
— Да уж. Так и есть.
Семейство Фокс отбыло с Зекариса на следующий день после похорон. В космопорт прощаться с Софи пришли подруги, которыми она обзавелась на планете, и Пиксель. Рядом с дочерью стояла миссис Фокс с чемоданами.
— Знаешь, Пиксель, — сказала Софи корсару, — я подумала и решила посвятить себя службе в Охранительном Бюро.
Глизеанка выглядела по-прежнему хорошо и не была такой заморенной, как после боя. Но всё равно Пиксель заметил в ней некие перемены.
— Интересный поворот событий, — задумался он, — а почему?
— Сначала я не верила обвинениям Айзенштайна, думала, что моего отца оклеветал Птитс, — Софи опустила глаза, — помню, твой приятель был и правда какой-то мутный, но… ты не понимаешь, что с тобой происходит, когда осознаёшь, что твой отец — не тот, за кого себя выдавал. Он всегда подчёркивал, насколько честен в бизнесе, и хотел оставаться… — она остановилась, — идеалом для дочери. Но сейчас, особенно после того, что сделал Птитс с разрушителями… я собираюсь искупить грех отца перед Императором.
Пиксель видел, что глизеанку раздирали внутренние противоречия. Её переполняли эмоции из-за случившегося с отцом, но при этом она старалась сохранить лицо. И, возможно, стала более серьёзной, чем прежде.
— Но дети за грехи отцов не отвечают, — возразил он.
— Это ты так думаешь, корсар, — пожала плечами Софи, — ты птица вольная.
— С некоторых пор, — слова девушки задели корсара за живое, — я помню и космоварваров, убивших мою семью, и их тюрьму в джунглях. Поверь.
— Я верю тебе, — Софи с грустью посмотрела на корсара, — но я тверда в своих намерениях. Так что, увы, нам придётся с тобой расстаться.
Пиксель печально посмотрел на глизеанку. Софи на прощание обняла его и поцеловала в губы.
— Я буду тебя помнить, — пообещал корсар.
С этими словами он развернулся к выходу из ангара. Девушка взяла чемодан и вместе с матерью направилась к ожидавшей их пассажирской тартане.
Фридрих Грюнвальд сидел в кресле в своих апартаментах и пил чай из кружки. Раздался стук, и в открытую дверь вползла Леди Серпентира.
— Здравствуй, Ариан, — тихо прошипела она.
— Рад вас видеть, миледи, — сказал Грюнвальд, глотнув из кружки, — хотите чаю?
— Нет, пожалуй, — фыркнула змея.
— Я мог ожидать от Карла, то есть от Ависа, чего угодно, — Грюнвальд хотел выразить всю злость на бывшего друга, который его чуть было не убил, — но не понимаю, как мы все оказались такими идиотами.
— Видимо, Авис был недостаточно зол на имперцев, — предположила змея, — ему промыли мозги люди — Пиксель и Барбара Винтер. А ведь в нём была сильна одержимость, сильна принадлежность к…
— Асурам, — закончил за Серпентиру Грюнвальд, вспомнив существ из древней мифологии.
Он уже давно воспринимал свою давнюю приверженность теории Матвея Руденко как проявление юношеского максимализма, но до сих пор верил, что в ней что-то есть.
— Это и отличает истинных разрушителей от тех, кто непоследователен в своей ереси или притворяется, — Серпентира ближе подползла к креслу, — мой дорогой Ариан, я пришла к тебе по делу.
— По какому? — спросил Грюнвальд.
— В Тёмном Замке назревает кризис, — вкрадчиво зашипела змея, — у Ребеллии, Штейнштейна и подобных им человечных слабаков есть поддержка инициатов и покровительство Верховного Владыки, но на самом деле они не так опасны. Есть люди и группировки куда страшнее.
— О ком вы говорите, миледи? — оживился Грюнвальд. Это было уже очень
