Даниэла Лаутербах кивнула. Сделав глубокий вдох, она усилием воли взяла свои эмоции под контроль. Когда Боденштайн снова взглянул на нее, на ее лице было уже совсем другое выражение — не то страх, не то гнев. А может быть, и то и другое?

— Я позвоню ему и все передам, — сказала она, изо всех сил стараясь придать своей интонации естественность и непринужденность. — Это явно какое-то недоразумение.

— Я тоже так думаю, — согласился с ней Боденштайн. — Но чем скорее мы с этим разберемся, тем лучше.

* * *

Давно он не спал так крепко и безмятежно, без единого сновидения, как в эту ночь. Он перевернулся на спину, сел и зевнул. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить, где он. Они приехали поздно вечером. Надя, несмотря на сильный снегопад, у Интерлакена съехала с автострады. В какой-то момент она остановилась, надела на колеса цепи и отважно двинулась дальше, по крутому серпантину, все выше и выше. Он так устал, что совершенно не обратил внимания на внутренность горной хижины. Голода он тоже не чувствовал. Поднявшись вслед за Надей по лестнице, он лег в кровать, занимавшую всю ширину антресолей, и не успела его голова коснуться подушки, как он уснул. Этот сон, без сомнения, пошел ему на пользу.

— Надя!

Она не отзывалась. Тобиас встал на колени и посмотрел в крохотное окошко над кроватью. У него захватило дух от красоты пейзажа: ярко-голубое небо, снег и горные вершины вдали. Он еще никогда не был в горах. В детстве и юности его не слишком баловали поездками на горные или морские курорты. Ему вдруг нестерпимо захотелось потрогать снег. Он спустился вниз. Хижина была маленькой и уютной. Обшитые деревом стены и потолок, на столе перед угловой скамьей накрыт завтрак. По комнате разливался аромат кофе, а в камине потрескивали горящие поленья. Улыбнувшись, Тобиас надел джинсы, свитер, куртку и ботинки, толкнул дверь и шагнул за порог. Ослепленный ярким светом, он на несколько секунд застыл в блаженном оцепенении, глубоко вдыхая прозрачный, ледяной воздух. Брошенный кем-то снежок попал ему прямо в лицо.

— Доброе утро!

Надя рассмеялась и помахала ему рукой. Она стояла у подножия лестницы и сияла, словно соревнуясь со снегом и солнцем. Он ухмыльнулся, бегом спустился по лестнице и утонул по колено в легком, пушистом снегу. Она подошла к нему. Ее щеки раскраснелись, а лицо под капюшоном, отороченным мехом, было таким красивым, каким он его еще никогда не видел.

— Bay! Как здесь классно! — восторженно воскликнул он.

— Тебе нравится?

— Еще бы! Я такое видел только по телевизору.

Он обошел вокруг прильнувшей к отвесному горному склону хижины с крутой, островерхой крышей. Глубокий снег скрипел под ногами. Надя взяла его руку.

— Смотри! — сказала она. — Вон там — самые известные вершины Бернских Альп: Юнгфрау, Айгер и Мёнх. Ах, до чего же я люблю этот вид!

Потом она указала рукой вниз, в долину. Там далеко-далеко жались друг к другу едва различимые домики, а поодаль сверкало на солнце синее продолговатое озеро.

— А на какой высоте мы находимся? — с любопытством спросил Тобиас.

— Тысяча восемьсот метров. Над нами — только ледники и серны.

Надя рассмеялась, обняла его за шею и поцеловала холодными мягкими губами. Он прижал ее к себе и ответил на поцелуй. На душе у него было так легко и свободно, как будто все заботы и тревоги прошедших лет остались где-то далеко внизу, в долине.

* * *

Это расследование так захватило Боденштайна, что на тягостные размышления о собственных бедах у него просто не оставалось времени. И он был этому рад. Он уже много лет изо дня в день наблюдал чужие человеческие драмы и трагедии и вот в первый раз увидел параллели со своей собственной жизнью, на которые раньше закрывал глаза. Даниэла Лаутербах, похоже, так же мало знала о своем муже, как он о Козиме. Его не на шутку поразил тот факт, что можно прожить с человеком двадцать пять лет, спать с ним в одной кровати, иметь с ним детей и ничего о нем не знать. Он не раз сталкивался с ситуациями, когда люди, ничего не подозревая, годами жили бок о бок с убийцами, педофилами и насильниками и не могли прийти в себя от изумления и ужаса, узнав страшную правду.

Боденштайн проехал мимо дома Фрёлихов и задних ворот Сарториусов, доехал до Т-образного перекрестка в конце Вальдштрассе и повернул к Терлинденам. Ему открыла незнакомая женщина. Наверное, это была сестра Кристины Терлинден, хотя никакого внешнего сходства он не заметил. Это была высокая и стройная женщина. Взгляд, которым она смерила его, говорил о чувстве собственного достоинства.

— Слушаю вас, — произнесла она, в упор, испытующе глядя на Боденштайна зелеными глазами.

Он представился и выразил желание поговорить с Кристиной Терлинден.

— Я позову ее, — ответила она. — Меня зовут Хайди Брюкнер, я сестра Кристины.

Она была младше своей сестры лет на десять и в отличие от нее вела себя совершенно естественно. Ее блестящие каштановые волосы были заплетены в косу, на гладком лице с правильными чертами и высокими скулами отсутствовали какие бы то ни было следы косметики. Она впустила его в холл и закрыла за ним дверь.

— Подождите, пожалуйста, здесь.

Она ушла. Боденштайн принялся рассматривать картины на стенах, которые, без всякого сомнения, тоже были нанисаны Тисом. Своей апокалиптической мрачностью они очень напоминали те, что висели в кабинете Даниэлы Лаутербах: искаженные лица, кричащие рты, связанные руки, глаза, исполненные страха и страдания.

Послышались шаги. Боденштайн обернулся. Кристина Терлинден выглядела такой, какой он ее запомнил: безукоризненная прическа, безучастная улыбка на гладком, без единой морщинки лице.

— Мои искренние соболезнования, — сказал Боденштайн.

— Спасибо. Это очень мило с вашей стороны.

Она явно была не в претензии к нему за то, что он уже несколько дней держал под арестом ее мужа. И самоубийство сына, судя по всему, тоже не сильно отразилось на ее самочувствии, как и пожар в мастерской и обнаруженная мумия в подвале. Удивительно. Может, она научилась подавлять эмоции или находилась под действием таких сильных успокаивающих средств, что не успела все это осознать?

— Тис сегодня утром исчез из клиники, — продолжил Боденштайн. — Он, случайно, не вернулся домой?

— Нет.

В ее ответе прозвучала некоторая обеспокоенность, но особой тревоги Боденштайн в нем не заметил. Ей еще даже не сообщили об этом, что тоже было довольно странно. Он попросил ее рассказать о Тисе и показать ему его комнату. Она повела его в полуподвальный этаж. Хайди Брюкнер последовала за ними на некотором расстоянии.

Комната Тиса была светлой и уютной. Поскольку дом стоял на склоне холма, из окна открывался прекрасный вид на деревню. На полках теснились книги, на тахте выстроились плюшевые звери. Постель была убрана, ничего нигде не валялось. Комната десятилетнего мальчика, а не тридцатилетнего мужчины. Необычными показались Боденштайну лишь картины на стенах. Тис изобразил всю свою семью. И в этих портретах отразилось все его мастерство художника. Он не просто запечатлел лица людей, но тончайшим образом передал личность каждого из них. Клаудиус Терлинден на первый взгляд приветливо улыбался, но его поза, выражение глаз и мрачный фон придавали картине что-то зловещее. Портрет матери, выдержанный в светлых и розовых тонах, был плоским и двухмерным. Образ без глубины, женщина, не имеющая личности. Странно. Третью картину Боденштайн сначала принял за автопортрет, но потом вспомнил, что Ларс и Тис были близнецами. На этом портрете был изображен молодой человек с еще не оформившимися чертами и неуверенными глазами.