— Там за торговыми автоматами есть раздевалка.

— Ладно, — ответил дед, как будто ему сказали, что на кольцевой дороге есть "Хоум дипо".

— Здесь нельзя переодеваться.

— Почему нет?

Джейкоб десятилетиями раздумывал об этом "Почему нет?". "Почему нет?" — потому что раздевалка вон там, а здесь — это прямо здесь? "Почему нет?" — потому что зачем мы вообще об этом говорим? "Почему нет?" — потому что, если бы ты видел, что привелось мне, ты бы тоже утратил способность к смущению? "Почему нет?" — потому что тело — это всего лишь тело?

Тело — это всего лишь тело. Но пока не стал телом, Исаак был воплощением. И это, по меньшей мере для Джейкоба, объясняло, почему нет: тело его деда не могло быть просто телом.

Сколько это могло продолжаться?

Ирв говорил, что нужно взять и купить участок в "Джудеан-Гарденз", как можно ближе к остальной родне, и уже не растягивать смерть. Джейкоб настаивал, что нужно дождаться, пока в Израиле все не наладится, и тогда исполнить недвусмысленное желание Исаака о последнем и вечном прибежище.

— А если это затянется на месяц, на два?

— Значит, мы больше заплатим похоронному дому.

— А если никогда не наладится?

— Тогда мы вспомним, какие были счастливые, что эта проблема была у нас самой крупной.

Джулия хотела отрепетировать разговор с детьми. Джейкоб мог бы ответить, что пока в этом нет необходимости, ведь настоящий разговор не состоится, пока не уляжется пыль после похорон и бар-мицвы. Но согласился, надеясь, что она сама услышит свои слова. К тому же он истолковал ее желание отрепетировать как приглашение к ролевой игре — знак того, что она до конца не уверена. Равно как она истолковала его согласие как показатель того, что он на самом деле готов идти до конца.

— Нам надо кое о чем поговорить? — сделала Джулия первый ход.

Поразмыслив секунду, Джейкоб откорректировал:

— Нам надо кое-что обсудить всей семьей?

— Чем это лучше?

— Просто подчеркивается, что мы семья.

— Но у нас никогда не было семейных обсуждений. Это их насторожит. Они поймут: что-то неладно.

— И это так.

— Но ведь мы вообще этот разговор затеваем для того, чтобы им сказать: все хорошо. Просто кое-что теперь по-другому.

— Даже Бенджи на это не купится.

— Но у меня даже нет денег… — заметил Бенджи.

— Бенджи?

— …Чтобы покупаться.

— Что случилось, малыш?

— А что бы вы хотели?

— Что такое, милый?

— В школе мистер Шнайдерман спросил, чего бы мы хотели, и собрал наши пожелания: он поедет в отпуск в Израиль и отнесет их в Стену Плача. Мне кажется, я загадал неправильное желание.

— И чего же ты пожелал? — спросил Джейкоб.

— Рассказывать нельзя, а то не сбудется.

— Ну а чего, ты думаешь, надо было пожелать?

— Нельзя говорить, а то вдруг я передумаю и поменяю желание.

— Но если желания нельзя рассказывать, зачем же ты спрашивал нас про наши?

— Ну да, — согласился Бенджи, развернулся и пошел прочь из гостиной. Они выждали, пока его шаги не затихнут на лестнице.

— В любом случае, — сказала Джулия, понизив голос, — мы хотим, чтобы они почувствовали — все в порядке, и уж потом перейдем к тому, что теперь кое-что по-другому.

— "Мальчишки, можете на минутку зайти в гостиную?" Как-то так?

— А не на кухню?

— Думаю, лучше здесь.

— Ну, а потом? — спросила Джулия. — Предложим сесть?

— Ага, и это тоже будет тревожный сигнал.

— Можно дождаться момента, когда мы все будем в машине.

— Пожалуй.

— Но так мы не сможем смотреть им в глаза.

— Только через зеркало заднего вида.

— Неудачный символ.

Это рассмешило Джейкоба. Джулия пыталась шутить. И в этом ее старании видно сочувствие. При разговоре с детьми Джулия никогда бы не стала шутить.

— Может, за обедом? — предложила она.

— Тогда придется сначала объяснить, почему мы сегодня обедаем все вместе.

— Мы постоянно обедаем вместе.

— Мы случайно и ненадолго собираемся за столом.

— Что на обед? — вопросил Макс, врываясь в гостиную, точно Креймер, хотя он никогда не видел сериал "Сайнфелд".

Джулия бросила на Джейкоба взгляд, который он видел миллион раз в миллионе разных ситуаций: Что известно детям? Что понял Сэм два года назад, когда вошел в комнату, где родители занимались сексом: в миссионерской позиции и под простыней, и, слава богу, без непристойных разговоров. Макс, взяв телефон, когда Джейкоб сердито допрашивал гинеколога Джулии о доброкачественности ее доброкачественной опухоли, — что он услышал? Бенджи, вклинившись в их свару на кухне со словом "истина", — что он узнал?

— Мы просто говорили об обеде, — сказал Джейкоб.

— Ага, я знаю.

— Ты слышал?

— Я думал, вы зовете нас обедать.

— Только половина пятого.

— Я думал…

— Ты голодный?

— А что на обед?

— Вероятно, то, что поможет справиться с твоим голодом? — спросил Джейкоб.

— Так, спрашиваю.

— Лазанья с какими-нибудь овощами, — ответила Джулия.

— Простая лазанья?

— Шпинатная.

— Я не голодный.

— Что ж, у тебя есть час нагулять аппетит на шпинатную лазанью.

— Наверное, Аргуса надо выгулять.

— Я только что с ним гулял, — сказал Джейкоб.

— Он сходил?

— Не помню.

— Если б сходил, ты бы помнил, — сказал Макс. — Ему надо облегчиться. Он всегда как будто лижет начало какашки, которой надо выйти наружу.

— Зачем ты нам все это рассказываешь? Просто взял бы и выгулял его.

— Потому что я работаю над речью на дедушкины похороны и мне надо собраться с мыслями.

— Ты будешь говорить речь? — спросил Джейкоб.

— А ты нет?

Джулию тронул очаровательный нарциссизм инициативы Макса. Джейкоб устыдился собственного бездумного нарциссизма.

— Я скажу несколько слов. Или, скорее, дедушка скажет от нас всех.

— От меня не скажет, — отрезал Макс.