Ах, ты береза, ты моя береза!

Несуразову хлопали, кричали «браво». Наконец он удалился за кулисы. Прошло минут пять, но Даша не появлялась; нетерпение публики возрастало, топотня и хлопанье становились все громче и настойчивее; слышался ропот... Но Даша не смущалась этим. Спрятавшись за одну из кулис, она осторожно выглядывала оттуда.

— Пусть подождут, чего их баловать,— ответила она режиссеру.

Даша, в бытность свою в Москве в числе простых хористок, видала, как таким образом поступала любимица публики, знаменитая в то время шансонеточная певица Литовская, и вот теперь ей вздумалось делать то же, а зачем? Она и сама не знала! Подождав еще минуты три, Даша наконец вышла. На этот раз на ней был костюм опереточной пейзанки: коротенькая шелковая юбочка, малиновый бархатный лиф, голые до самых плеч руки и кокетливый белый накрахмаленный чепчик. Грудь, конечно, до последней возможности декольтирована.

Она с вызывающей улыбкой, бойко спела известную шансонетку из «Корневильских колоколов»:

Смотрите здесь, глядите там,—

Нравится ль все это вам?

При этом так кокетливо слегка приподнимала двумя пальчиками край своей темно-малиновой юбочки, так плутовато подмигивала, что мужчины окончательно растаяли и сидели, блаженно улыбаясь.

В тот вечер, кроме восторженных похвал, Даша получила кое-что более существенное — огромный, дорогой букет из живых цветов, вставленный в массивный золотой браслет. Что касается Ястребова, она произвела на него сегодня гораздо меньшее впечатление. Его резали по сердцу нахальные, двусмысленные жесты, циничные, вызывающие улыбки и пошловатые мотивы.

IV

На другой день, утром, к нему забежал прапорщик Волгин.

— Алексей Сергеевич! — закричал он еще в дверях.— Одевайтесь скорее и идем.

— Куда?

— К Дарье Семеновне Шигалиной; я с нею вчера познакомился, и она звала меня к себе сегодня на чай, утром; кстати, просила привести и вас с собой.

— Ну, это уж вы врете! Как она могла просить привести меня, когда даже и не знает вовсе?

— Вот то-то и штука, что знает, и даже очень вами заинтересована.

Ястребов сомнительно покачал головой.

— Нечего головой-то трясти, я верно говорю. Слушайте: вчера, после представления, собрались мы кое-кто в ее уборной. Меня ей представил Носов, а она тут же и спрашивает меня: «Скажите, пожалуйста, как зовут этого офицера, который сидел сегодня рядом с вами, такой смуглый, с черною бородой»,— «Алексей Сергеевич Ястребов, — говорю,— штабс-капитан нашего полка. А позвольте узнать, чем он обратил на себя ваше милостивое внимание?» — «Глаза у него,— говорит,— какие-то... чудной взгляд».— «Чем же, сударыня, не нравится вам взгляд моего достоуважаемого товарища и соседа?» — «С чего вы взяли,— говорит,—что не нравится: напротив, ваш товарищ очень красивый мужчина, и все же глаза у него, хотя и красивые, а взгляд странный!» Так я и не добился, почему чудной. На прощание звала к себе чай пить: «Вы и вашего товарища, Мусье Ястребова, приведите с собой, слышите? Непременно приведите!» — «Сочту за честь исполнить ваше приказание!..» Ну, что, все еще не верите, Фома неверующий?!

— Ну, положим, верю, а все же не нахожу причины, зачем мне идти?

— Как не находите причины? — воскликнул Волгин с выражением неподдельного Изумления, — Красивая женщина, можно сказать, богиня красоты, зовет его к себе, интересуется им, а он, изволите ли видеть, не находит причины! Ах вы, дикарь; ну да что с вами растабарывать, я обязался вас доставить и доставлю, живого или мертвого... Степан, подавай его благородию одеваться!..

Ястребов попытался было протестовать, но Волгин и слушать не хотел. Делать нечего, пришлось уступить, и, поборов свою застенчивость и нелюдимость, Ястребов решился наконец идти к Даше.

Дарья Семеновна занимала два больших нумера в одной из гостиниц города Z. В одном у нее была спальня и уборная, другой, побольше, исправлял должность гостиной и столовой. Волгин и Ястребов застали у Даши довольно большое общество. Кроме товарища, поручика Носова, тут был известный богач и буян, Сеня Сорокин, купеческий сынок, недавно получивший и теперь прожигающий огромное наследство; он-то вчера и поднес Даше букет с браслетом; Миловзоров, состоявший чиновником особых поручений при губернаторе; Сямгин — дворянин без дела и, наконец, князь Олихадзе, за скандал высланный из столицы и временно прикомандированный к какой-то канцелярии. Сама хозяйка была в утреннем дезабилье7; на ней был ситцевый пестрый капот, волосы кое-как собраны, из-под коротких рукавов выглядывали белые, пухлые руки, украшенные браслетами. Она сидела у стола и сама разливала чай, весело болтала и то и дело громко, закатисто смеялась. Увидя вошедших, Дарья Семеновна крикнула им с своего места:

— А, здравствуйте, господа, милости просим, садитесь, где угодно, и будьте как дома.

Пришедшие поздоровались со всеми и уселись: Волгин на диван, подле хозяйки, а Ястребов несколько поодаль, у окна. Он как сел, так все время ни на минуту не спускал глаз с Дарьи Семеновны. Чувствуя на себе его взгляд, Она несколько раз оглядывалась в его сторону и ласково улыбалась ему, но вместе с тем взгляд этот беспокоил ее: никогда никто не глядел на нее таким образом. Она уже давно привыкла выдерживать на себе пристальные взгляды мужчин и не смущаться ими, но во взгляде Ястребова она успела подметить какое-то новое, незнакомое ей выражение, и она, эта много видов видавшая женщина, невольно смущалась и робела, и, в свою очередь, то и дело пристально взглядывала на своего странного посетителя.

После чаю гости пристали к Дарье Семеновне, прося ее спеть что-нибудь. Она, после недолгих отнекиваний, согласилась, предоставив им самим выбрать песню. Но тут, как и следовало ожидать, произошла разноголосица. Сеня Сорокин просил спеть «Деревенские мужики», Миловзоров — «Глядите здесь, смотрите там», а Олихадзе желал послушать «Зацелуй меня до смерти». Ввиду такого разногласия Волгин проектировал все эти романсы и песни сразу и одновременно, причем предлагал аккомпанировать на самоварной трубе. Один только Ястребов молчал, по-прежнему не спуская с хозяйки своего пристального, задумчиво-загадочного взгляда. Даше захотелось узнать И его выбор.

— Алексей Сергеевич, — весело крикнула она, — а вы что же не говорите, что бы вы желали, чтобы я спела?

Ястребов слегка покраснел.

— Спойте что-нибудь заунывное, за душу берущее,— произнес он своим тихим голосом,—только не шансонетку.

— Вы разве не любите шансонеток?

— Нет, отчего же, и шансонетка ничего, но ведь шансонетки может петь всякая безголосая трактирная арфистка, а с вашим голосом хоть концерты давать.

— Ну, уж куда нам, с суконным