плесенью коридорам, вверх по каменным ступеням, потом опять по длинным переходам, опять-таки сырым и пропахшим плесенью, пока наконец он не отворил дверь в комнату, откуда хлынул поток света столь ослепительного, что поначалу Агнесса не могла ничего различить в ее стенах.

Как только зрение ее прояснилось, она обнаружила, что пребывает в покое, убранном, как показалось ей в ее простоте и наивности, с неслыханной роскошью. Стены его были расписаны фресками и украшены позолотой, а люстра венецианского стекла освещала разноцветный, пестрый ковер, разостланный на мраморном полу. Отделанные позолотой кресла и кушетки, обтянутые мягчайшим генуэзским бархатом, так и приглашали присесть и отдохнуть, а на расставленных там и сям столах, выложенных изысканными мозаиками, красовались редкостные вазы, музыкальные инструменты и множество воздушных, причудливых безделушек, без которых в те дни не обходились покои знатной дамы. В одном конце комнаты виднелся альков, отгороженный пышным бархатным занавесом: тяжелые складки его подбирали золоченые шнуры с кистями, а внутри виднелась постель под фиолетовым атласным пологом, также расшитым золотом.

Агнесса замерла от удивления, прижала руку ко лбу, словно желая посредством этого прикосновения убедиться, что не спит и что это не сон, а потом, не в силах противиться любопытству, принялась осматривать комнату. Богатая мебель и многочисленные изящные вещицы, хотя и были в ту пору совершенно обычной деталью убранства богатых домов, казались ей, наивной и простодушной, чудесным, невероятным виденьем. Она прикасалась к бархату едва ли не со страхом и переходила от предмета к предмету потрясенная, словно завороженная. Дойдя до алькова, она словно бы различила тихое шуршанье и приглушенный смех. Сердце у нее учащенно забилось, она замерла и стала прислушиваться. До нее донеслось хихиканье, а потом шорох, как если бы кто-то отодвинул занавес, и наконец перед нею предстала Джульетта.

Какое-то мгновение Агнесса глядела на нее, не веря своим глазам. Но нет, это и вправду была Джульетта, разодетая нарядно и щеголевато, с блестящими пышными черными кудрями, кокетливо выставляющая напоказ крупные серьги из чистого золота и монисто из золотых монет.

При взгляде на удивленное лицо Агнессы она громко рассмеялась.

– Ах, вот и ты! – воскликнула она. – Ну разве я тебе не говорила? Теперь ты понимаешь, что он в тебя влюблен и, если ты не пойдешь к нему по доброй воле, он тебя похитит? Так все и вышло!

– О, Джульетта! – пролепетала Агнесса, бросаясь к ней и беря ее за руки. – Что все это значит? И куда они отвели мою бедную бабушку?

– Ах, не тревожься! Ты пользуешься расположением нашего предводителя, и всем твоим близким отведены лучшие покои. Не сомневаюсь, твоя бабушка сейчас ужинает вместе с моей матерью, и, думаю, они немало повеселятся, посудачат да поболтают.

– Выходит, и твоя матушка здесь?

– А как же, глупышка! Жизнь здесь показалась мне настолько легче, чем в городе, что я послала за ней, чтобы она хоть в старости пожила в покое и довольстве. Но как тебе нравится твоя комната? Ты не удивилась, что она такая красивая? Могу тебе сказать, что все это убранство появилось здесь благодаря храбрости нашего отряда. Ведь, видишь ли, кое-кто в Риме (не скажу, кто именно) отдал земли, дворцы и виллы нашего предводителя тем, кто не имел на них никакого права, а одна хорошенькая вилла в горах неподалеку отсюда досталась одному толстому старому кардиналу. Так что же делают наши молодцы? Однажды ночью нападают на старика в красной шапочке, связывают его и как следует обыскивают его дом, унося все, что им заблагорассудится! Разумеется, дом они унести не могли, но сколько притащили богатой мебели, утвари и всяких безделушек, а его так припугнули, что он благодарил святых, что жив остался. Потому-то мы и смогли обставить твои комнаты достойно, думая угодить нашему капитану, когда он вернется. Если ты недовольна, значит ты неблагодарна, вот и все.

– Джульетта, – взмолилась Агнесса, которая, кажется, почти и не слушала болтовню приятельницы, так хотелось ей попросить о том, что было для нее всего важнее, – пожалуйста, дай мне увидеться с бабушкой. Ты не можешь привести ее ко мне?

– Нет, маленькая моя принцесса, не могу. А знаешь ли ты, что ты теперь моя госпожа? Да, все так: но есть тот, кто господин над нами обеими, и он запретил кому бы то ни было говорить с тобой, пока сам он с тобой не увидится.

– И он здесь?

– Нет, он некоторое время тому назад ускакал на север и пока не вернулся, хотя мы ожидаем его сегодня вечером. Так что успокойся и проси чего хочешь, но только не встречи с бабушкой, а тем временем располагай мной, твоей покорной служанкой.

С этими словами Джульетта, приняв лукавый вид, сделала реверанс и рассмеялась, показав в улыбке белоснежные, сияющие, жемчужные зубы.

Агнесса опустилась на одну из бархатных кушеток и оперлась лбом на руку.

– Не горюй, лучше я принесу тебе ужин, – предложила Джульетта. – Есть добрая жареная куропатка и бутылка вина: что скажешь?

– Как ты можешь помышлять о таких яствах во время Великого поста? – возмутилась Агнесса.

– Ах, пустяки! Наш священник, отец Стефано, в мгновение ока отпускает такие грехи всем нам, а уж тебе-то дарует прощение немедля!

– Ах, Джульетта, мне ничего не нужно. Я не смогла бы съесть ни кусочка, даже если бы попробовала.

– Ты сначала понюхай, а потом решишь, – укоризненно цокнув языком, сказала Джульетта, выходя из комнаты. – Я скоро вернусь.

И вышла, замкнув за собой дверь на ключ.

Через несколько минут она возвратилась, неся на тяжелом серебряном подносе закрытое крышкой блюдо, источавшее соблазнительный аромат, белую булочку и небольшой стеклянный графин тонкого, изысканного вина.

Уступив настойчивым мольбам и уговорам подруги, Агнесса отломила кусочек хлеба, ровно столько, чтобы подкрепить угасающие после трудного дня силы, а потом, немного успокоенная давно знакомым, привычным присутствием Джульетты, принялась раздеваться, а ее подруга – усердно помогать ей.

– Вижу, вы устали, моя госпожа, моя принцесса, – проворковала она. – Я расшнурую вам корсет. Скоро вы облачитесь в шелковые платья, богато расшитые золотом и жемчугом.

– Ах, Джульетта! Не надо! – воспротивилась Агнесса. – Лучше я сама, не надо мне помогать.

– Ц-ц-ц! Тебе придется привыкнуть к тому, что за тобой ухаживают прислужницы, – по-прежнему упорствовала Джульетта. – Но что это? Пресвятая Дева! О, Агнесса, что это ты над собой учинила?

– Я взяла на себя покаяние, – проговорила Агнесса, густо покраснев.

– Что ж, я так и думала! Отцу Франческо должно быть стыдно, он просто мясник!

– Он наложил на меня епитимью ради моего же спасения. Крест этот ранит мою плоть, дабы исцелить смертельную рану