Центор озадаченно посмотрел на него, а Эвер искривил губы в горькой усмешке:

— Я поеду к нему один. — И пояснил: — Ловить его бесполезно, он никогда бы не показался ТАК, если бы не был готов. — Эвер отпустил локоть солдата и ударил пятками свою лошадку. Центор разочарованно повесил смотанный аркан на старое место, но тут же встрепенулся. До его расширившихся ноздрей донесся запах немытого тела, лошадиного навоза и кислого кобыльего молока. Судя по густоте аромата, за обратным скатом холма скрывалось по меньшей мере полсотни степняков. Он представил, что стало бы с ним, если бы они выскочили, когда он находился как раз на полпути между своим отрядом и одиноким всадником, и буквально кожей почувствовал, как десятки стрел втыкаются в его тело. Центор отер со лба обильно выступивший пот и возблагодарил Магр за то, что она не дала ему умереть настолько глупо.

Эвер подъехал к Измененному и в пяти шагах остановил лошадь. С гребня холма открывался вид на сотню степняков, в отличие от своего обычая спокойно сидящих на конях и ждущих приказа Измененного. Эвер невесело вздохнул. Что ж, перед ним сидел человек, для которого не существовало невозможного. Даже дикие племена, известные своей ненавистью к иноземцам, похоже, признали его своим. В этот миг Эвер понял, что Орден обречен. Осознание этого факта больно ранило сердце, но Эвер с удивлением почувствовал, что, наряду с горечью, он испытывает и некое облегчение. Будто измученному зубной болью объявили, что он вот-вот умрет. Несколько мгновений он прислушивался к своим ощущениям, потом где-то на периферии сознания мелькнула отчаянная мысль попытаться сохранить свою жизнь, предложив свои услуги Измененному. Но Эвер тут же задавил этот глупый росток надежды. Вряд ли человек, которого он так долго пытался убить и у которого он украл семью, послужив косвенным виновником того, что его сыну было нанесено увечье, сможет оказать ему иную милость, кроме быстрой и легкой смерти. Эвер отвел взгляд от всадников и повернулся к Измененному:

— Ты хочешь что-то от меня узнать? Спрашивай, я отвечу честно, потому что я боюсь боли.

Измененный усмехнулся:

— А ты изменился, Эвер из Тамариса. Хранитель Порядка также искривил губы в улыбке:

— Даже камни меняются со временем. Они смотрели в глаза друг другу.

— Ну и что ты решил? — негромко спросил Измененный. Когда до Эвера дошел смысл вопроса, он чуть рот не открыл от изумления. Невероятно! Он считал, что за последние годы научился мастерски скрывать свои мысли и эмоции от окружающих. А оказалось, что для этого человека он был открытой книгой. Измененный снова усмехнулся:

— Если брать и прошлую жизнь, то мне уже больше восьмидесяти лет. Было время научиться читать людей.

Эвер был удивлен. Но тут ему на ум пришел Иоминий. Пожалуй, он был в чем-то прав. Они ведь совершенно не знали того, кто им противостоял. Измененный молча смотрел на него, и Эвер сообразил, что тот ждет ответа. И еще он понял, что не знает, что говорить. Эвер бросил на Измененного жалобный взгляд и спросил внезапно севшим голосом:

— Ты не будешь меня убивать?.. Измененный вскинул брови:

— Может быть. Это будет зависеть от того, что ты решишь. Эвер почувствовал, как у него холодеют руки. Он недоверчиво смотрел на Измененного, а тот молча развернул коня и неторопливо двинулся вниз по склону, бросив через плечо:

— Веди своих людей в мой лагерь.

До лагеря они добрались только к вечеру. И был он необычайно обширным для степняков. В нем помещалось не менее пяти тысяч воинов. Центор оглядел ряды кожаных шатров, удивленно покачал головой и повернулся к Эверу:

— Простите, господин, но это просто удивительно. Эти дикие стали похожи на настоящих солдат. Во всяком случае, они явно разбиты на десятки. И шатры выровнены. Никогда бы не подумал, что их можно приучить хоть к какому-то порядку.

Эвер молча ехал, бросая по сторонам быстрые, внимательные взгляды. Степняки с жадным любопытством смотрели на них, но никто не вскакивал и не бежал рядом и не пытался, выхватив булаву, сделанную из челюсти лисицы, прочно закрепленной на суковатой палке, подскочить к пленникам и прикончить их. Как это, судя по рассказам центора, было у них заведено. Правда, взгляды, которыми они одаривали вновь прибывших солдат, заставляли тех поеживаться и старательно держать руки подальше от оружия. Поначалу то, что их не разоружили, обрадовало, но сейчас каждый предпочел бы ехать под этими взглядами безоружным. И только один центор, казалось, не обращал внимания на эти взгляды. Его лицо горело от возбуждения, а глаза были широко раскрыты от удивления. Наконец десяток степняков, выполнявший функции конвоя, остановился у большого шатра, и старший, указав на шатер, произнес по-горгосски, коверкая слова:

— Спать здесь. Есть скоро принести. Не выходить. — И он красноречивым жестом показал, что может случиться, если они покинут шатер, расположенный в самом центре лагеря.

Они прожили в шатре два дня, прежде чем Измененный приказал привести Эвера в свою палатку. Все это время солдаты дулись в кости, злобно поглядывая на Эвера. А центор торчал у проделанной им же небольшой дыры в стенке шатра, разглядывая лагерь и время от времени удивленно восклицая. За Эвером пришли под вечер. Шагая к шатру Измененного, Хранитель Порядка заметил, что лагерь сильно вырос. Причем на многих из вновь появившихся воинов были богатые малахаи, а некоторые были даже вооружены мечами. По всей видимости, к Измененному съезжались ханы. Эверу стало тоскливо. Если Измененный сможет бросить на Горгос объединенную и управляемую армию в пятьсот тысяч степняков, то после такого его Корпус пройдет Горгос из конца в конец, не потеряв ни одного бойца.

Измененный встретил его в своем шатре, застеленном толстым ковром из верблюжьей шерсти, на котором были расставлены кожаные миски с вареной кониной и кумысом. Эвер припомнил стол, уставленный фруктами и кувшинчиками с дорогим вином, в портике, у задней стены дарохранительницы главного храма Магр, и усмехнулся про себя. Когда за вышедшим конвоиром упал полог, Измененный уселся на ковер, будто прирожденный степняк, умело подогнув под себя ноги, и, сделав приглашающий знак Эверу, принялся набивать брюхо. Эвер помедлил, тоже протянул руку к миске с уже изрядно опостылевшей за последние несколько дней вареной кониной. Они молча поглощали пищу. Наконец Измененный выдул из глубокой кожаной чаши почти ковш кумыса и поставил чашу на место. Эвер также прекратил есть и деликатно отложил обглоданный мосол. Некоторое время они просто сидели, прислушиваясь к своим животам, тяжко, но радостно переваривающим обильную пищу. Эвер поднял глаза и, не выдержав, заговорил:

— У некоторых народов есть обычай, по которому люди, преломившие вместе хлеб, не могут делать зла друг другу.

— У меня нет подобных предрассудков, — хмыкнул Измененный, — но как символ подобное трактование сегодняшнего ужина, пожалуй, имеет право на существование.

Они еще помолчали. Потом Эвер осторожно спросил:

— Знает ли господин, что именно я осуществил похищение его семьи?