Какие фотки? Да те, которые Неживой подбросил супруге Бориса Борисовича. Зачем подбросил? Цель простая: чтобы она ушла от мужа, а он остался один-одинешенек в этом страшном городе. Чтобы никто его не хватился, если он вдруг исчезнет. Как видим, Неживой предусмотрел все варианты (а разве могло быть иначе?).

Когда Эвглена передавила «клопов», поставленных китайцем, и всерьез занялась защитой от прослушки, Саврасова снабдили «удлинителем ушей» (в спецурах тоже читают книжки). Иначе говоря, средством, позволяющим слышать сквозь стены и передавать сигнал в радиусе двухсот метров. Приемное устройство разместили в соседнем доме; автомобиль слишком бы светился. И герой опять не подкачал! Список клиентов, который Елена выжала из матери, теперь есть и у Неживого.

Что касается посредников, то их всех нынешним вечером взяли, и всех — с контейнерами. Прямо на мясе, на горяченьком! Да и к парочке клиентов пришли с обыском: этим господам придется крепко задуматься, с кем они, кто их настоящий хозяин, а кто — временщик. Потому что свобода, как и сытная жизнь, крайне хрупкая штука…

«Клан интеллектуалов», как их уважительно именуют в прессе, развален. Ползучая контрреволюция обескровлена. Грандиозный успех. Господина Пагоду — в мусор за ненадобностью… («Что значит — в мусор?» — спросил я Неживого. «Ну, не в мешок, конечно… пока. Хотя, надеюсь, и до этого дойдет…»)

Короче! Возвращаясь к нашим делам — пари там или не пари, но с Эвгленой и без того нужно было кончать. Слишком она романтична, стало быть, опасна. Да и просто, между нами, глупая баба. Преданность, видишь ли, проявила! К кому, к политическому трупу? И где же он, этот ее Пагода? Наверное, уже в Шереметево-2… Дала бы нужную информацию — глядишь, все осталось бы, как прежде… ну, почти, как прежде. Отвергла протянутую руку — и тем самым подписала себе приговор.

Кем ее заменить? Елена оказалась куда как понятливее, однако она еще маленькая, увы и увы. Ну а Саврасов — о! — открыл себя во всей красе. Людей с таким сочетанием злости, рассудительности и самообладания специально выращивают в закрытых государственных питомниках, относящихся к специальным службам.

Такой человек нам нужен, подытожил Неживой.

* * *

…Я слушаю, закрыв глаза. Сон наваливается слоновьей тушей, бороться с ним непросто. Казалось бы, все уже сказано, чего тянуть время? Однако Неживой держит и держит меня в своей машине, изматывая разговором, смысл которого ускользает, с явной гордостью открывая тайны и тайночки, на которые мне плевать.

Наверное, любит распускать хвост, особенно перед тем, кто всецело в его руках. Или, может, просто главное до сих пор еще не прозвучало?

— Я, правда, восхищаюсь, — говорит он мне. — Как тебе удалось настроить девчонку против матери? Эвочка, со всеми ее тараканами, умела держать чужие души в кулаке.

Объясняю ему:

— Начал с малого — с отсутствия у Эвглены художественного вкуса, если судить по картинам, которые ей нравятся. И Елена с этим согласилась. Мелкий шаг, но первый. Дальше — поехало. Важно было получать ее согласие по разным поводам, пока она не привыкла со мной соглашаться… Я не очень помню, Виктор Антонович, все как в тумане, если честно.

— Я бы не сумел. Хотя, мне многое доступно, чего вы, люди, не можете.

«Вы, люди…»

Это шутка?

Я смотрю на него, такого брутального, и гадливое презрение неудержимо вытесняет страх. Это существо обожает пугать и запугивать — просто ради собственного удовольствия, — обожает бездарно актерствовать, но что означает его оговорка? И с какой же все-таки пакостью свела меня судьба? И я вдруг понимаю, что жалею о своем спасении (спасении ли?), и что мне, возможно, лучше было сдохнуть, чем оказаться в этом чертовом авто…

За все надо платить (Моя Любимая Фраза). Чтобы выжить, надо стать чудовищем. Готов ли я дать ТАКУЮ цену?

Мне плохо…

И я задаю вопрос, который в нормальном состоянии ни за что бы не задал:

— Виктор Антонович, а вы кто… демон? Или, поднимай выше…

Он хохочет. Он искренне смеется, не кривляясь, — впервые это вижу.

— Ты мой солнечный, — говорит. — Никаких «или», брать на себя лишнего я не смею. Но мыслишь ты в правильном направлении.

— Честно говоря, я ни во что такое не верю.

— А не надо верить. Надо знать. Вот ты знаешь, что я — твой хозяин. А я знаю — кто мой хозяин.

— Вы про которого?

— Слышу в твоем голосе ехидство. Не зарывайся, Саврасов, не испытывай мое благодушное настроение. Хозяин должен быть один, и у меня он есть. Горе бесхозным, Саврасов, они скот, которых едят все, кому не лень. В том числе такие, как я… к счастью для вас, мало таких, как я.

— Виктор Антонович, почему мы не идем в дом?

— Потому что нам с тобой надо договориться.

— Разве мы не договорились?

— О главном — нет.

— Душу не продам.

— А мне и не надо… пока. Подожди, ты куда-то торопишься? Или тебе не нравится со мной общаться?

— Да какая разница — нравится мне, не нравится… Вы этого хотите — значит, это есть.

— Молодец, хорошо сказал.

— За все надо платить, это закон природы. Речь не о деньгах, а вообще. Я, например, почти всегда знаю, чем и за что плачу. Даже когда Эвглена меня укоротила, я понимал, что это плата за… За многое. Позволено ли мне спросить: вы хоть чем-то платите за свои… как бы это назвать… игры?

— А почему не спросить? Отвечу. Я плачу работой. Задания директора нужно выполнять, не рассуждая о том, хорошо это или плохо.

— Директора?

— Я же ясно сказал — у меня есть хозяин. Директор. За усердие — многое позволено, а за успех — тем более.

— Ах, вот как, — говорю я. — Получается, что мы, люди, сначала что-то в жизни получаем, и только потом за это расплачиваемся. А вы, Виктор Антонович, все блага получаете просто как зарплату. ПОСЛЕ.

Он на миг задумывается.

— В точку попал. Плачу не я, а мне. Вот смотри: мне дали стальное здоровье, физическую силищу, гарантированное внимание женщин, чувство опасности… засаду чую еще до того, как ее поставили… что там еще? Всегда знаю, когда мне врут, точно знаю, кому и в какой момент звонить… да многое мне дали. Для чего? Чтоб я работал. Чтоб вас гонял, скот.

— Вы работаете на договоре или, может… в штате?

Опять он искренне радуется: очень ему пришелся этот вопрос; он притягивает мою голову к себе:

— Как же ты мне нравишься, кузнец!

Как же я тебя ненавижу, «пастух» хренов, думаю я. Кем же ты себя возомнил?

— Не может быть, чтобы вы ничем не платили… — бормочу я в лихорадке. — Не может такого быть…

К машине подходит некто в сером и молча подает Неживому пакет — сквозь раскрытое окно. Тот нетерпеливо рвет пергамент. Через плечо вижу: документы на английском. Похоже на платежки, хотя, что я в этом понимаю?