И вот теперь, спустя почти два года, вспоминая об этом, князь чувствовал жгучий стыд за свой тогдашний гнев. Ну ладно, первая заушина, она была необходима. А вот зачем он поднял Савву из угла и еще бил… За это теперь ему было невыносимо стыдно. Так стыдно, что спирало дыхание и нечем становилось дышать. И вся спина холодела. И тоска тяжелой пеной поднималась из живота к горлу.

Шел третий день с того утра, когда они покинули Узмень, оставив там умершего Кербета и умирающего Савву. Раны у обоих были таковы, что оставалось удивляться, как это Кербет до полуночи дожил, а Савва еще и утром, когда уезжали, жив сохранялся.

И зачем он его отпустил в это дозорное сражение у селения Мост! Никак он теперь этого не мог понять и простить себе.

— Славич! Не держи! Голубчик, разреши! Сил моих нету, до чего же руки чешутся познакомиться с немцем! Ну ты же знаешь, что меня ихнее оружие не берет.

— Не знал бы, так и не пустил бы. Ладно, будь при Кербете. Да смотри, чтоб оба живыми вернулись.

О Боже! Зачем он согласился с этим дураком! Зачем проявил мягкодушие! Как ему теперь без дорогого Саввы вести с немцем решающее сражение? Он так привык иметь его у себя одесную, дерзкого, взбалмошного, но надежного и верного отрока. Поменялись его оруженосцы. После Невы левым отроком вместо незабвенного Ратмира стал Ратисвет, а теперь, после Моста, и правый сменился — вместо Саввы пришлось назначить Терентия Мороза. Славный парнишка, сын прусского ритаря Михаила, который тогда вместе с Андрияшем прибыл в Торопец на Александрову свадьбу да так и остался служить русскому князю вместе с двумя другими товарищами, принял нашу веру, языку обучился, сына к себе призвал. Сын был Герменрих, а стал Терентий. И по-нашему гораздо лучше и быстрее своего отца выучился балякать. И не отличишь его, не скажешь, что бывший немец.

Взяв Терентия к себе в оруженосцы, Александр дал понять бывшим немцам, что полностью доверяет им накануне битвы с их некогда соратниками. И они — Ратша, Михаил и Гаврило — поняли это и приняли с благодарностью. Хорошие из этих немцев получились русские. Ратша, тот, как оказалось, и вовсе по своему происхождению был из онемеченных русских, потому быстрее всех нашу речь осилил. Двое его друзей до сих пор в русских словах путались, хотя тоже довольно бойко изъяснялись по сравнению с тем, что было два-три года назад. Немецкое прозвание Гавриила — Леерберг — постепенно превратилось в Лербик. А Михайлово — Кальтенвальд — перевели на русский язык, но не полностью — Холодный Лес, а упрощенно — Мороз. Так их теперь и звали — и отца, и сына — Михайло Мороз да Терентий Мороз.

Но Ратша, как бы то ни было, более других немцев у нас прижился. О нем как-то и не помнилось, что он в прошлом ритарь орденский. Глядя на него, едущего неподалеку на своем мышастом коне греческой породы, Александр вспоминал то давнее словопрение о чесноках. Их тогда еще называли «жидовниками» и «спинозами». В самый день получения известия о свеях происходило дело. Они тогда сидели и мирно беседовали — сам владыка Спиридон, Александр с Саночкой, Костя Луготинец, Савва, Ратмир, Юрята Пинещенич, Гаврила Олексич, Сбыслав, ловчий Яков, Домаш да вот этот самый Ратша. Кербета, кажется, не было. И вот, подумать только, половины из них уже нет в живых! Ни Кости Луготинца, ни Ратмира, ни Юряты, ни Домаша Твердиславича, ни Саввы…

Эх вы, дорогие мои, Ратмир и Савва! Спорить тогда взялись из-за тех спиноз, до вражды и взаимной ненависти дошли. А ты, Савва, готов был те жидовники Ратмиру в глотку запихнуть, до того обозлился на него, что он их предлагал в боевом деле использовать. Да если бы не жидовники, которые теперь стали называться «чесноками», то из Мостовской битвы и тело бы твое не смогли унести. В миг погони, когда тебя и Кербета, израненных, спасали от поругания, пущены были в ход кованые закорюки. И тем остановили немецкую жадную ораву. А может, и жизнь тебе спасли?

В Александре шевельнулась робкая надежда на то, что Савва выживет. Ведь не умер он в первые сутки после таких страшных ранений.

— Господи! — взмолился князь, поднимая очи к небу и более не произнося ни слова, ибо Господь и так знал, о чем и о ком молился горестный Александр.

Старина Аер дернул головой и прянул ушами, чуя печаль своего господина наездника, всхрапнул и вдруг легонько подбросил князя в седле, мол, ну что ты там, взбодрись! Не время горе горевать!

Александр понял коня, погладил его между ушами и задушил в себе слезы:

— Даст Бог, Аер, даст Бог…

Они начали спускаться с берега на лед Чудского озера.

Замысел Александра увлечь Андрияша к берегам Омовжи и там дать решительную битву не удался. Хитрый местер всё разгадал, пересек и преградил русскому войску все пути, не пуская его к реке, на которой некогда князь Александр со своим отцом столь славно одержал победу над немцами, потопив многих подо льдом Омовжи.

Теперь у Александра появился другой замысел — дать бой немцу прямо на льду озера и, в случае успеха, погнать его вниз на Узмень. Там лед не такой крепкий, и, отступая, супостат непременно провалится. Впрочем, это была еще только мечта. Главное было выиграть само сражение, а уж провалятся проклятые душегубцы или не провалятся…

Всё равно всем им в аду гореть непременно! За все мерзости, коими они прославились на Русской земле, за гибель тысяч ни в чем не повинных людей, за слезы материнские, за многое множество сирот, за разоренье целых областей, за всё, чему нет прощенья от Бога и от нас.

Как можно прощать, если они набросились на Русь нашу, разоренную Батыем, подобно волкам, хватающим раненого оленя! Узнав о бедствиях народа русского, сии неясыти, именующие себя христианами, не с помощью к нам поспешили, а с грабежом и разбоем. Когда у одного соседа дом был объят пламенем, другой сосед прибежал не помогать в тушении пожара, а успеть обворовать ближнего.

Первыми явились свеи с мурманами, сумью и емью. В день князя Владимира, крестившего Русь, Александр разгромил их на Неве и Ижоре, сбросил в воду, прогнал восвояси. Но за ними в то же лето пришли немцы ордена, и покуда Александр торжествовал в Новгороде, сии псы захватили Изборск, который долго сопротивлялся. И такую лютость учинили немцы, что невольно думалось, а не соперничают ли они в своем зверстве с Батыевой саранчой.

Самое время было идти к ним навстречу и казнить за их сатанинство, но как на грех, в те самые дни вспыхнуло против Александра восстание новгородской господы, завидующей величию и славе Невской победы. Братья Ярославичи — Андрей и Александр — потребовали бо́льших прав, расширения земель княжеских, пущего подчинения новгородских ополчений их деснице. И каждый день стали кричать на вечах новгородские крикуны, споря до одурения, идти ли воевать с немцем или мириться с ним, давать больше воли Ярославичам или забрать полномочия, которыми те пользуются сейчас, славить Александра или дать понять ему, что он всего лишь исполнитель чаяний Великого Новгорода. А тем временем Андрияш Вельвен разгромил псковское ополчение, приблизил свои полки ко Пскову и взял град в кольцо осады.

В один несчастный день Александр и Андрей явились сами на вече. Стали слушать всё, что там говорилось, и воспылали справедливым гневом. Первым не выдержал Андрей. Как рявкнет: