Акантов, чувствуя, что он в нарастающей в канцелярии тревоге лишний, вышел из прихожей и пошел к Елисейским Полям.

Он шагал вверх по широкой панели, под деревьями с поредевшей желтой листвой, дошел до площади Этуали и остановился.

Как отлитая из прозрачного розового хрусталя, с сизым золотом, стояла громада Триумфальной арки, снизу ярко освещенная рефлекторами. Ее вершина тонула в лиловом тумане. Маленькими за нею казались дома бульваров и проспектов и густые сады avenue de la Grande Armée. Как и всегда, но в этот час несколько реже, крутились вокруг арки, как заводные игрушки, каретки автомобилей.

Их суетливый бег усиливал поднявшуюся в душе Акантова тревогу. Сопоставляя то, что вчера говорил ему Галганов, сознав, что Галганов и Пижурин были агентами большевиков, Акантов по-иному соображал то, что произошло на rue de Colisée.

Акантов шел и думал: «Суворов учил: “Местный в его, близости по обстоятельствам лучше судит, нежели отдаленный: он проникает в ежечасные перемены, их течения, и направляет свои поступки по правилам воинским: «я вправо, должно влево – меня не слушать… Я велел вперед, ты видишь – не иди вперед»”… Но есть две точки зрения: строевая и штабная. Если я получаю такой пакет на позиции, и мне говорят: «Вы вскроете тогда, когда что-нибудь случится», я вскрываю сейчас. Поздно будет предпринимать меры противодействия, когда уже случилось что-то. Дай-ка я посмотрю, что там, и заранее отдам распоряжения… И есть точка зрения штабная. Сказано: «Вы вскроете пакет, если что-нибудь случится, а если ничего не случится, вы вернете мне пакет»… Значит, если ничего не случилось, а я вскрыл пакет, – я отвечаю. Ужасно мы боимся ответственности. Ну, пожурил бы генерал Миллер за несвоевременное вскрытие пакета, так что за беда!.. Но пакета не вскрыли и в три часа, когда генерал Миллер не приехал, и, значит, что-то уже случилось… «Да что же может случиться?», – спросил генерал Кусонский… Действительно – Париж… Сколько везде «ажанов» – городовых. Центр города… Везде толпа народа. А, вот, Кутепова похитили… Петлюру, Рамишвили и Навашина убили. Мне грозят «масоны»… Нет, я вскрыл бы пакет. И не из пустого любопытства. В этом мировом городе идет беспощадная кровавая война. На этих ярко освещенных улицах столкнулись два враждебных мира… Тут война, тут – позиция, и нужно было вскрыть. И я вскрыл бы. Там – не вскрыли. Там пошли обедать. Забыли, пожалуй, о записке. Вот и Кутеповский – и какой! – гром грянул, а мы… все не крестимся… Теперь там вскрывают… А, может быть, вся моя тревога напрасная… Генерал Миллер приехал и все обстоит благополучно…».

Не любопытство, но все нарастающая тревога, заставила Акантова торопливыми шагами направиться снова к канцелярии, чтобы узнать, что написано было в записке и нашли ли генерала Миллера.

Акантов застал в канцелярии заместителя генерала Миллера, адмирала Кедрова, и доктора Баклагина. Тот уже знал о происшествии, и пришел потому, что боялся, что, может быть, понадобится врачебная помощь, если что-нибудь случилось.

– Записку вскрыли, – сказал он, – генерал Миллер пишет: «У меня сегодня, в 12 часов 30 минут, свидание с генералом Скоблиным на углу улицы Жасмен и Раффе. Он должен отвезти меня на свидание с германским офицером, военным атташе в Балканских странах, Штроманом, и с Вернером, чиновником здешнего посольства. Оба хорошо говорят по-русски. Свидание устраивается по инициативе Скоблина. Возможно, что это ловушка, а потому, на всякий случай, оставляю эту записку. 22-го сентября 1937-го года. Ген.-лейт. Миллер»… Понимаете, Егор Иванович, что произошло?

– Послали, по крайней мере, за Скоблиным? – взволнованно сказал Акантов.

– Да, послали. Он тут, совсем недалеко, в отеле «Pax», со своей женой Плевицкой.

– Скоблин… – хватаясь за голову, сказал Акантов. О, Боже мой! Скоблин может предать генерала Миллера… Он должен предать его большевикам…

– Ну, что вы, Егор Иванович… Эва, куда вы хватили!.. Да я же Скоблина знаю насквозь… Рубаха-парень,.. Смельчага… Командир корниловцев при том же… Знаете, так сказать, как вы сейчас сказали!.. Подумавши надо… Так вы и про меня скажете, что я могу предать…

– Да я же знаю… Я убежден в этом. У меня есть доказательства…

По грязной, с избитыми ступенями, лестнице они спустились и остановились под воротами. Двор окружали высокие стены грязного дома. Почти все окна были темными, только ярко горели окна канцелярии, да то загорались, то погасали окна лестницы, ведшей в канцелярию. Они казались Акантову жуткими и страшными. За ними, была неразгаданная тайна.

Мягкий басок Баклагина журчал ему в ухо успокоительно, но не успокаивал, а раздражал:

– Егор Иванович, опомнитесь. Три дня тому назад, всего три дня, вы помните, как торжественно справляли мы двадцатилетие белого движения и юбилей Корниловского полка. С первых дней основания полка Скоблин в нем – образец мужества, храбрости и благородства… Помните, какие речи говорились на банкете, и как отвечал Скоблин. Он говорил, вы помните, о мосте над большевиками в Россию, о старой, умиравшей армии, передавшей свою душу молодому Корниловскому полку, основоположнику национальной Русской армии…

– А, что вы говорите! – с досадой сказал Акантов. – Все ложь, прикрытая звонкими и хлесткими словами банкетных пустомелей… Что говорите!.. Старая Императорская армия не была национальной?.. Да, я помню, отлично помню, эту речь молодчика, продавшегося большевикам. Сказал… Сказал: «Тысяча боевых дней, это могло быть боевым стажем полка, насчитывающего столетие со дня основания»… Поняли?.. И никто не остановил тогда этого зарвавшегося советского бахвала… Советская система: хулить нашу старую армию и возвеличивать все новое…

– Но, ведь, и вы не остановили…

– А что я?.. Я не знал тогда ничего… И этот гипноз застольных речей…

– Полноте, Егор Иванович. Скоблин сказал правду. Как стал он оглашать на банкете имена первых чинов полка, все погибших… Мороз по коже. Ведь, вся Русская армия влилась в Корниловский его полк. Какая тишина стояла тогда на банкете… Будто круговая клятва над могилой Русской армии произносилась… Героическая минута…

– Ложь!..

– Полноте… Этот человек – предатель?.. Доказать надо…

– И докажу!..

– Оставьте, пожалуйста… Хулителей доблести развелось много, и в каждом сильном человеке видим мы теперь предателя… Да, вот, и сам Скоблин!.. Что?.. Смотрите… Разве так идет преступник?.. Предатель?..

Скоблин, с легким черным пальто на руке, без шляпы, сопровождаемый высоким человеком в штатском платье, спокойно вошел в ворота. Он был уверен в себе. Для него не было ничего удивительного в том, что именно его позвали ночью, когда, вероятно, уже узнали об исчезновении генерала Миллера. Он – правая рука генерала, его возможный заместитель, его друг… С кем же, как не с ним, и говорить помощнику генерала Миллера, адмиралу Кедрову?..

Скоблин в уме проверял весь свой день. Да, весь день он был при свидетелях, хотя бы при жене своей, певице Плевицкой. Он шел, и в уме своем готовил спокойные, полные достоинства ответы на все возможные вопросы. В его ушах еще звучали хвалебные речи банкета Корниловского полка, перед ним были и впечатления сегодняшнего дня. Он делал визиты, благодарил тех, кто почтил юбилей полка… Везде были льстивые, прекрасные слова, везде было уважение и преклонение перед ним… Все это прикрывало тот короткий разговор, который был у него с генералом Миллером, когда он передавал своего начальника чекистам. Это был совсем легкий осадок на том месте, где у людей обитает совесть. Но Скоблин был новый человек, закаленный в стальных тисках гражданской войны, и совесть для него была буржуазным предрассудком. Так было нужно. Расправлялись и с другими людьми. Так же спокойно, в свое время, он сдал и Кутепова, своего прямого начальника и боевого товарища. Путь к возвышению не лежит по розам, да и розы имеют шипы. Тогда все прошло гладко, шито-крыто, никто и не подумал заподозрить его. Сзади него могучим телохранителем стоит его жена: она его никогда не выдаст… Чем сильнее преступление, тем меньше вероятности, что оно будет раскрыто.