— Очень заманчивое предложение, — заметил я.

— Вы так считаете? И разумеется, денег будет более чем достаточно, чтобы финансировать вашу работу, а также все расходы, связанные с лечением вашего сына.

— Да, и это тоже, — сказал я, думая о Лотте и о своем давнишнем приятеле Марке, о том, какое участие они оба приняли в этой комбинации. — Мне любопытно, каким образом вам удалось втянуть в это Марка и Лотту?

— Разумеется, мы рассуждаем чисто гипотетически?

— Если вам так удобнее.

— В таком случае, естественно, все решили деньги. Марк получит от продажи Веласкеса колоссальные комиссионные. И похоже, он не слишком-то вас любит. Он был очень рад возможности, как он выразился, оттрахать ваш мозг.

— Ну а Лотта, она тоже меня не любит?

— Напротив, она вас очень любит. Она согласилась нам помочь, чтобы навсегда вырвать вас из жалкого и нелепого существования коммерческого художника, а также чтобы обеспечить необходимое лечение вашему сыну, чего вы сами ни за что бы не смогли. Знаете, только самая большая любовь способна отречься от любимого, чтобы дать ему возможность полностью себя раскрыть.

— Вы хотите сказать, мое призвание — быть сумасшедшим, подделывающим картины?

— Я бы выразился не так, Уилмот. Да, вы действительно сумасшедший, как и предполагалось. Я хочу сказать, вы воображаете себя Диего Веласкесом! Ну что может быть более очевидным доказательством безумия? Это же диагноз из учебника. Вы страдаете долгими приступами амнезии, во время которых вам кажется, что вы пишете работы старых мастеров. И так далее.

Я долго молча таращился на него, разинув рот. Это было как кино, плохая мелодрама, в которой злодей объясняет беспомощному Джеймсу Бонду, как он собирается взорвать город. Но Креббс нисколько не был похож на злодея, никакого злорадства, только отеческая озабоченность, папа открывает маленькой Вирджинии страшную тайну, что никакого Санта-Клауса нет.

Во мне не осталось никаких сил возмущаться. Я с трудом вымолвил:

— Это же неслыханная наглость — поступать так с человеком, вы не находите, Креббс?

— Что ж, да, я самоуверенный мерзавец. Это у меня в крови, и, разумеется, этим пороком заражена вся наша нация. Но задумайтесь, Уилмот, вы всегда были сумасшедшим и без какой-либо помощи с моей стороны. Когда мы начинали все это, вы были невротическим, ограниченным художником, неспособным на стоящую работу, который батрачил за сущие гроши, малюя всякое дерьмо для рекламы. Для художника с вашими способностями это самое настоящее безумие. Теперь же, напротив, у вас есть деньги и свобода делать все, что только пожелаете.

— До тех пор, пока моим пожеланием будет подделывать картины для вас.

— Полагаю, это не будет отнимать у вас слишком много времени. У вас больше не будет той отговорки, будто вам нужно биться изо всех сил, чтобы содержать свою семью, и вам придется предстать перед чистым холстом без этого костыля. Вы сможете писать для себя. Быть может, вы будете процветать как никогда, быть может, нет. Я, конечно же, надеюсь на первое. Может быть, вы станете тем, кто спасет живопись на ближайшую тысячу лет.

— О да, положитесь в этом на меня! — воскликнул я, и мы оба улыбнулись.

Я не мог ничего с собой поделать.

— И еще одно, — продолжал Креббс. — Мне также кажется, что в самых потаенных глубинах души вам не так уж и отвратительна мысль о подделке. Вы мечтали принести красоту в мир, а нынешним так называемым искусствоведам и ценителям искусства это не нужно. Вот вам и способ осуществить свое желание и дать им всем в глаз. И мне тоже страстно этого хочется. Картины Шлосса, уничтоженные из-за деяний моего отца и преступлений моей страны, снова будут жить. И никто и никогда не заметит разницы.

— Вы могли бы возвратить их наследникам Шлосса.

— Мог бы. И не исключено, я так и сделаю — верну часть картин. Но, понимаете, у меня большие расходы, и покровительство художнику — занятие очень дорогое. В конце концов, я должен сделать так, чтобы Чарлз Уилмот оставался счастливым.

— Должны. Я отметил, что вы перестали притворяться, будто я преуспевающий художник-фигуративист, желанный клиент музея Уитни.

— Я ничего не переставал, — возразил Креббс. — Это вы, к сожалению, не можете восстановить свое прошлое или хотя бы вспомнить, о чем говорилось всего минуту назад. Например, я понятия не имею, о чем, на ваш взгляд, мы сейчас беседовали. Лично я помню, что это была дискуссия об акварелях Уинслоу Хомера.

Мгновение я смотрел на него, затем расхохотался; смех просто выплеснулся из меня и долго не затихал. Креббс был абсолютно прав. Мы с ним могли обсуждать все, что угодно. И моей тщательно составленной аппликации, возможно, на самом деле не существовало. И действительно, когда я наконец перевел дух и вытер глаза, оказалось, что она куда-то исчезла со стола. А где мой крошечный имплантат? Кто знает?

— Я рад, что вам весело, — сказал Креббс.

Мне показалось, что он произнес это с некоторым беспокойством: он хотел, чтобы я был сумасшедшим, но не окончательно спятившим.

— Да, теперь я понимаю, почему сумасшедших всегда представляют хохочущими. Знаешь, Вернер, здесь очень мило, но я, пожалуй, лучше верну свою безумную задницу обратно в Нью-Йорк. Если только я не остаюсь пленником.

— Тебя никто никогда не держал в плену, кроме тебя самого. Чем ты займешься в Нью-Йорке?

— О, знаешь, улажу свои дела. Взгляну на ту картину, которую, по твоим словам, я не писал.

— Не писал. Салинас обнаружил утерянного Веласкеса в обширных недрах музея Альбы, не спрашивай как. И все махинации Марка были направлены только на то, чтобы помочь Салинасу переправить картину из Испании. Поверх Венеры действительно был написан поддельный Бассано. Быть может, это сделала сама Леонора Фортунати, чтобы обезопасить себя и своего знаменитого возлюбленного. Как ты сам мне рассказал.

— В любом случае история очень занятная. Вернер, а ты когда-нибудь говоришь правду?

— Я всегда говорю правду, в своем роде, — сказал Креббс, встал и пожал мне руку. — Буду на связи.

С этими словами он вернулся в дом.

На следующий день Франко отвез меня в Мюнхен, я сел на самолет до Лондона, а оттуда вылетел в Нью-Йорк. Остановившись в гостинице «Хилтон», я позвонил Марку, и мы мило побеседовали, ни словом не обмолвившись о том широкомасштабном предательстве, которое он подстроил, хотя, как мне показалось, Марк немного нервничал. Он пригласил меня на торжественный прием и мимоходом упомянул о том, что на нем будешь ты, и я согласился.

Когда я завершу свой рассказ, я перепишу все звуковые файлы, которые ты только что прослушал, на компакт-диск, отправлюсь на прием к Марку и передам этот диск тебе. Почему тебе? Не знаю, ты всегда мне казался нейтральным наблюдателем, и мне любопытно, что ты скажешь по поводу всего этого. Быть может, ты укажешь на какую-нибудь зацепку и это позволит взглянуть на все по-другому, не так, как это вижу я. Возможно, тебе еще захочется рассмотреть картину, если ты сможешь подойти к ней близко. Может быть, ты найдешь ее особенно интересной.