Джедеоне долго изучал заглавие; потом сказал:

— Полагаю, что да.

— Да, да, — вымолвил владелец замка. — Легко сказать, но нужно это доказать, дорогой мой синьор! Я сделаю это предметом многих, многих томов. И доказательство будет еще труднее, поскольку я хочу изложить его в виде шарад.

— Изумительный труд! — воскликнул Суарес.

Когда синьор Павони узнал о цели прихода наших друзей, он сказал:

— Я предоставлю в ваше распоряжение все мои древности, но хочу сразу вас предупредить, что ключей здесь нет.

— Тогда, — с горечью пробормотал Джедеоне, — мы вас напрасно побеспокоили.

Хозяин замка указал на Суареса.

— Жаль! — сказал он. — Я бы охотно опробовал мои орудия пыток на этом господине.

Посетители собрались уходить, но хозяин замка задержал их.

— Что касается ключей, — сказал он, — ради вас я позволю себе воспользоваться ключами от погреба. Сейчас позову прислужницу.

Ею оказалась женщина-домработница, а «прислужницей» ее называл Павони, в силу своего поэтического нрава расположенный облагораживать все, что его окружало.

Старая служанка вошла, и вскоре появились бутылки разной формы, а синьор Павони принялся ревностно смешивать их содержимое в некоей трубке, которую он затем яростно тряс в течение получаса, под почтительное молчание гостей.

— Бедняги несчастные! — пробормотала прислужница, глядя на них с благожелательным состраданием.

Поднеся к губам жидкость, составленную Павони, Суарес судорожно икнул и, поводя безумным взглядом, пробормотал:

— Вкусно.

— Пейте, пейте, вам полезно! — сказал гостеприимный хозяин замка.

Добрый старик, попробовав глоток, никак не решался.

— Да ладно, — крикнул Джедеоне, — чего тебе стоит?

— Чего тебе стоит, чего тебе стоит! — передразнил Суарес. — Хотел бы я тебя видеть на моем месте.

— Да бросьте, синьор Суарес, — вмешался Ланцилло, — не надо церемониться.

— Ты же не ребенок, — воскликнул Джедеоне. — Будь умницей, пей! Посмотри на меня.

С видимым усилием добряк Мальпьери выпил глоток жидкости, чтобы подать пример. Но Суарес потел, держа стакан в руке и задрав нос.

— Вы жеманничаете, — сказал Павони.

— Клянусь вам, что нет.

Суарес схватил себя за ноздри большим и указательным пальцами левой руки и крепко их сжал, закрыл глаза и выпил стакан, не отрываясь, до дна. После чего запихнул в рот дольку лимона; два или три раза его тряхнуло; он пробормотал:

— Вкусно.

— А сейчас, — сказал ему Джедеоне, — приляг-ка на тот диван.

Павони поднес стакан остальным.

— Спасибо, я не пью, — сказал Джедеоне.

Ланцилло тоже отказался:

— Я совершенный трезвенник.

Андреа спрятался под столом, и понадобилось немало усилий, чтобы выманить его оттуда.

— Тогда, — сказал Павони, — давайте обойдем замок.

Они оставили Суареса тихо стонать на диване и прошли в соседнюю комнату, которая служила столовой. Павони подошел к сидевшей у окна дряхлой старухе со свирепым лицом и обнял ее со словами:

— Это самая дорогая из древностей в моем доме: моя мать.

Старуха положила себе в рот шоколадную конфету, аккуратно свернула станиолевую обертку и сунула ее в карман.

— Моя мать, — громогласно объяснил хозяин дома, поскольку восьмидесятилетняя старуха была глуха, — собирает станиолевые обертки от шоколадных конфет, чтобы выкупить из рабства какого-нибудь негритенка.

— Ах, — заорал Джедеоне, у которого было доброе сердце, — я пошлю ей несколько.

Старуха качнула головой.

— Она хочет собрать все сама, — объяснил Павони, — она очень ревностно относится к этой своей благотворительной деятельности и до сих пор сама съедала все конфетки, обертки от которых потом складывала.

— Все сама! — с гордостью сказала утробным голосом старуха, которая понимала разговор по движениям губ.

— Поздравляю! — сказал Ланцилло так громко, как еще никто в мире не произносил этого простого слова.

Павони добавил:

— Она собирает их уже тридцать лет, и даже не знаю, сколько этих оберток она накопила. — Он наклонился к материнскому уху и заорал, что было мочи: — Мама, сколько тебе еще осталось, чтобы выкупить негритенка?

Старуха, привыкшая к этому вопросу, завопила так, будто глухими были остальные:

— Я почти кончила. Может, завтра отправлю посылку, если ты принесешь мне коробку конфет. Я чувствую, что завтра за день я смогу набрать много оберток.

— Хорошо, хорошо, — сказал Павони, который обходился с ней, как с ребенком.

Он провел гостей в соседнюю комнату.

— Здесь, — сказал он, указывая на просторную кровать, — спал племянник жены дяди шурина секретаря друга Наполеона. — И добавил: — Разумеется, Наполеона III.

— А-а, — несколько разочарованно протянул Ланцилло, — я думал, великого Корсиканца.

— Если бы! — пробормотал Павони. — Если бы богу так было угодно!

Пройдя через ряд других комнат, он остановился в одной и сказал:

— Здесь не произошло ничего особенного.

Гости долго осматривали ее в молчании. Потом пошли дальше.

Сколько умиротворенности в этих древних залах! И сколько грусти!

Внезапно гости услышали нежный звук. Они пошли на него и оказались в светлом и просторном зале, где прекрасная девушка играла на старинном клавесине.

— Моя дочь, — сказал старый синьор.

В нем, еще совсем недавно таком жизнерадостном, внезапно произошла глубокая перемена. Сейчас его лицо светилось необычайной нежностью, омрачавшейся тенью привычного страдания.

Прекрасная девушка с золотыми косами на плечах встала, подбежала к отцу и обняла его.

— Играй, — сказал он, — сыграй-ка что-нибудь этим синьорам.

Девушка легкими быстрыми шагами вернулась к клавесину.

— Если позволите, — галантно предложил Ланцилло, — я буду переворачивать страницы.

Девушка с очаровательной простотой поблагодарила его кивком головы, и тут же старинный зал наполнился аккордами грустной мелодии, которую извлекали ее белоснежные руки.

Ланцилло бросил взгляд на ноты и побледнел. Когда не было текста, он не умел переворачивать страницы; а это был «Романс без слов». Через какое-то время, к позору молодого человека, девушка перевернула страницу сама.

Грустная мелодия озера, по глади которого бесшумно скользит гордый лебедь! Одна за другой печальные ноты вылетали из клавесина, медленно кружились в старинном зале и будили отзвуки в старой мебели, в углах, где уже залегла тень сумерек. Красивый старик глядел на дочь с ласковой печалью, поглаживая бородку. За ее спиной Ланцилло испытывал адские муки. В какой-то момент ему показалось, что вроде бы настал момент перевернуть страницу, и он, чтобы опять не ударить в грязь лицом, поторопился эту страницу перевернуть. Но, продолжая играть левой рукой, девушка вернула страницу на прежнее место. Ланцилло готов был провалиться сквозь землю; он решил отказаться от своего предложения и вернулся к друзьям.