Человек в синей форме отбирает билеты и каждого пассажира дружески подталкивает к обезьяноподобным носильщикам, которые оголтело набрасываются на него, вырывают из рук живность и свертки, умоляют, а если он упорно отказывается отдать им багаж, на все корки ругают его. Их всего человек десять, но они так шумят, что кажется, будто их добрая сотня. Грязные, всклокоченные, худые как скелеты, они одеты только в пестрящие заплатами штаны, лишь кое на ком превратившиеся в лохмотья рубахи. Хуамбачано отпихивает их, а они все пристают — пошли прочь — за любую плату, хозяин, — пропади вы пропадом — пять реалов, хозяин, — прочь с дороги, черт бы вас побрал. Наконец они отвязываются от него, и он, пошатываясь, подходит к турникету. Акилино идет ему навстречу, и они обнимаются.

— Ты отпустил усы и, я вижу, не брезгаешь бриллиантином, — говорит Хуамбачано. — Как ты изменился, Акилино.

— Здесь не так, как там, в городе по одежке встречают, — улыбается Акилино. — Ну, как добрались? Я вас жду с самого утра.

Твоя мать доехала хорошо, она довольна, — говорит Хуамбачано. — Но меня дорогой вывернуло наизнанку, да и сейчас еще порядком мутит. Ведь я столько лет не садился на пароход.

— Надо выпить, и все пройдет, — говорит Акилино. — Что там делает мать, почему она задержалась? Дородная, с распущенными длинными волосами, уже тронутыми сединой, Лалита стоит, окруженная носильщиками. Наклонившись к одному из них, она рассматривает его с каким-то вызывающим любопытством: что ж, эти недоноски не видят, что она без чемодана? Чего они хотят, ее, что ли, отнести? Акилино смеется, достает коробку «Инка», угощает сигаретой Хуамбачано и закуривает. Теперь Лалита положила руку на плечо носильщика и что-то с живостью говорит ему; он с замкнутым лицом выслушивает ее и качает головой, потом отходит, смешивается с остальными и опять начинает кричать и вертеться вокруг пассажиров. Лалита девически легкой походкой с раскрытыми объятиями идет к выходу. Пока она обнимается с Акилино, Хуамбачано курит, глядя на них сквозь завитки дыма, и по лицу его видно, что он уже оправился и пришел в благодушное настроение.

— Ты уже взрослый мужчина, уже женишься, скоро у меня будут внуки, — приговаривает Лалита, то сжимая в объятиях Акилино, то заставляя его отступить и повернуться. — И какой ты элегантный, какой красивый.

— Знаете, где вы остановитесь? — говорит Акилино. — У родителей Амелии. Я было подыскал для вас гостиницу, но они — нет, мы их устроим здесь, поставим кровать в сенях. Это хорошие люди, вы с ними подружитесь.

— Когда свадьба? — говорит Лалита. — Я привезла новое платье, Акилино, и в первый раз надену его в этот день. А Тяжеловесу нужно купить себе галстук, у него совсем старый, и я не дала ему взять его с собой.

— В воскресенье, в доме родителей Амелии, — говорит Акилино. — Уже все готово, и за венчание заплачено. А завтра мальчишник. Но вы ничего не рассказали мне о братьях. Все здоровы?

— Да, у них все в порядке, но они мечтают приехать в Икитос, — говорит Хуамбачано. — Даже малыш хочет удрать, как ты.

Они выходят на улицу Малекон. Акилино несет на плече чемодан, а под мышкой — сумку, Хуамбачано курит, а Лалита жадно оглядывает парк, дома, прохожих, автомобили. Красивый город, правда, Тяжеловес? Как он вырос, ничего этого не было, когда она была маленькой, и Хуамбачано, как бы нехотя, — да, на первый взгляд красивый.

— Вы ни разу здесь не были, когда служили в жандармерии? — говорит Акилино.

— Нет, я служил только на побережье, — говорит Хуамбачано. — А потом в Сайта-Мария де Ньеве.

— Мы не можем идти пешком, родители Амелии живут далеко, — говорит Акилино. — Давайте возьмем такси.

— Я хочу как-нибудь сходить в тот квартал, где я родилась. Как ты думаешь, существует еще мой дом, Акилино? Я заплачу, когда увижу Белен. Может, дом и стоит такой же, как был.

— Ну а как твоя работа? — говорит Хуамбачано. — Ты много зарабатываешь?

— Пока мало, — говорит Акилино. — Но в будущем году хозяин дубильни даст нам прибавку, так он обещал. У него я и взял деньги вам на проезд — он заплатил мне вперед.

— Что такое дубильня? — говорит Лалита. — Разве ты не на фабрике работаешь?

— Это и есть фабрика, где дубят шкурки ящериц, — сказал Акилино. — Из них делают туфли, бумажники. Когда я туда поступил, я ничего не умел, а теперь меня ставят обучать новичков.

Акилино и Хуамбачано окликают каждое проезжающее такси, но ни одно не останавливается.

— Пока мы плыли, меня мутило от воды, а теперь мутит от города, — говорит Хуамбачано. — От этой сутолоки я тоже отвык.

— Все дело в том, что для вас нет ничего лучше Сан-та-Мария де Ньевы, — говорит Акилино. — Это единственное место на свете, которое вам нравится.

— Это верно, я бы уже не смог жить в городе, — говорит Хуамбачано. — По мне лучше усадебка и спокойная жизнь. Когда я подал в отставку, я сказал твоей матери, что умру в Санта-Мария де Ньеве, и так оно и будет.

Допотопный драндулет тормозит возле них с таким скрежетом и дребезжанием, как будто вот-вот развалится. Шофер кладет чемодан на крышу и привязывает его веревкой. Лалита и Хуамбачано садятся позади, а Акилино — рядом с шофером.

— Я выяснил то, что вы просили, мать, — говорит Акилино. — Это было нелегко, никто ничего не знал, меня посылали то туда, то сюда. Но в конце концов я все-таки выяснил.

— О чем это ты? — говорит Лалита, в упоении глядя на улицы Икитоса с улыбкой на губах и со слезами на глазах.

— О сеньоре Ньевесе, — говорит Акилино, и Хуамбачано с внезапным прилежанием принимается смотреть в окошечко. — Его выпустили в прошлом году.

— Неужели столько времени его держали за решеткой? — говорит Лалита.

— Должно быть, он уехал в Бразилию, — говорит Акилино. — Те, кто выходит из тюрьмы, обычно уезжают в Манаос. Здесь им не дают работы. Наверное, там он работу нашел, если он действительно такой хороший лоцман, как рассказывают. Хотя он столько времени не был на реке, что, может, и забыл свое ремесло.

— Не думаю, — говорит Лалита, снова поглощенная зрелищем многолюдных улиц, высоких тротуаров и фасадов с балюстрадами. — Во всяком случае, хорошо, что его наконец выпустили.

— Как фамилия твоей невесты? — говорит Хуамбачано.

— Марин, — говорит Акилино. — Она негритянка. Тоже работает в дубильне. Вы получили фотографию, которую я вам послал?

— Столько лет я не думала о прошлом, — вдруг говорит Лалита, оборачиваясь к Акилино. — И вот я снова вижу Икитос, и ты говоришь мне об Адриане.

— В машине меня тоже мутит, — перебивает ее Хуамбачано. — Далеко нам еще ехать, Акилино?

В дюнах, за Казармой Грау, уже брезжит рассвет, но город еще окутан темнотой, когда доктор Педро Севальос и отец Гарсиа под руку проходах через пустырь и садятся в такси, которое стоит на обочине шоссе. Отец Гарсиа закутан в шарф, и из-под нахлобученной панамы выглядывают только мясистый нос и лихорадочно блестящие глаза под густыми бровями.