История дает тому предостаточно примеров: так, вопреки широко распространенному представлению демократия не является американским изобретением — Новгородское вече существовало тогда, когда Соединенных Штатов не было еще и в проекте, как, впрочем, и британского парламента. Но почему же в России восторжествовала монархия? На этот вопрос в 1922 г. отвечал не кто иной, как известный генерал Н. Головин: «В каждом сильном народе в периоды, когда он вступает в борьбу со своими соседями, развиваются внутренние процессы, ведущие его к сильной центральной власти. Так, Римская республика во время войны объявила диктатуру; так, Московская Русь, боровшаяся за свержение татарского ига, рождает самодержавие русского царя…»{1048}

Или взять пример английской и французской демократий, которые во время Первой и Второй мировых войн, ограничивали частную собственность, вводили нерыночные механизмы, отменяли выборы, вводили цензуру и т.д{1049}. И это был совершенно осознанный выбор, Ллойд Джордж 3 июня 1915 г. заявлял: «Во время войны вы не можете ждать, пока всякий человек станет разумным, пока всякий несговорчивый субъект станет сговорчивым… Элементарный долг каждого гражданина — отдавать все свои силы и средства в распоряжение отечества в переживаемое им критическое время. Ни одно государство не может существовать, если не признается без оговорок эта обязанность его граждан»«{1050}. Клемансо, представляя свое правительство 20 ноября 1917 г., провозглашал: «Мы представляем себя вам (депутатам) с единственной мыслью — о тотальной войне. Вся страна становится военной зоной. Все виновные будут немедленно преданы суду военного трибунала…». Цель одна: «Нет измене, нет полуизмене… Страна будет знать, что ее защищают»{1051}.

В России впервые о диктатуре заговорил в августе 1917 г., т.е. еще до прихода большевиков к власти, начальник Морского генерального штаба Великобритании генерал Холл: «Что же делать, революция и война — вещи несовместимые, но я верю, что Россия переживет этот кризис. Вас может спасти только военная диктатура…» Первым претендентом на роль военного диктатора стал генерал Корнилов, поддержанный либеральными партиями кадетов и октябристов. Госсекретарь США Лансинг 10 декабря 1917 г. заявлял: «Только военная диктатура, опирающаяся на поддержку войск, способна гарантировать стабильность в России и ее участие в войне»{1052}. Секретарь посольства Франции в России 17 апреля 1918 г.: «То и дело происходят тайные сборища различных партий оппозиции: кадетов, эсеров и т. д. Пока это только «rasgavors», и вполне вероятно, что люди, неспособные договориться между собой и совместно действовать, так и не смогут ничего добиться. Единственным режимом, могущим установиться в России, остается самодержавие или диктатура…»{1053} Колчак в августе 1918 г. будет утверждать: «Военная диктатура — единственная эффективная система власти»{1054}.

Диктатура не привязана к какой-то конкретной политической идее, а вызвана совершенно определенными жесткими кризисными обстоятельствами, в которых оказалось общество.

Что же касается фашизма и коммунизма, то фашизм и коммунизм — это не форма власти, а крайние степени выражения соответственно либеральной и социалистической идеологий.

Противопоставление фашизма и коммунизма демократии является ложью.. Бессмысленно идеологически противопоставлять фашизм и либерализм, поскольку они по сути являются лишь разными формами одной и той же доктрины. Не случайно в Германии все либеральные демократы прямо или косвенно голосовали за Гитлера. Что же до демократии, то о ней, как показал опыт времен в кризисных условиях радикального напряжения сил общества, может говорить только тот, кому надоело существование этого общества. Не может быть борьбы между демократами и коммунистами, между формой власти и идеологией. Борьба может быть лишь между формами власти или между идеологиями. Японский советолог Тэратака глядел в суть вопроса, когда заявлял: «Нередко можно встретить утверждение, что большевизм и нацизм — одного поля ягоды. Я с этим решительно не согласен. Нацизм и большевизм — генетические враги». Это утверждение наглядно демонстрирует следующий график.

Фазы развития общества в XX–XXI вв. и XVIII–XIX вв.

Сущность теории в принципе не нова. Ее отражают тезисы Вико, неаполитанского ученого XVIII в., который, опираясь на представления Платона об обществе, установил фазы его развития: Хаос — Теократия — Аристократия — Демократия…[127]Новшеством является лишь то, что принципы прошлого были применены к XX в. и представлены в графическом виде. При этом было произведено разделение фаз развития по действующим силам. Вследствие этого появились, например, либеральная и социальная демократия. «Чистой демократии», как показал опыт XIX и XX веков пока не существует.

Отметим, что на нашем графике независимую переменную (причину) отражает вертикальная ось, а зависимую (следствие) горизонтальная[128]. Т.е. ключевым параметром, определяющим общественное развитие, является экономическая эффективность, именно она обуславливает потенциально достижимый уровень прав и свобод в обществе. В этом ключевом вопросе наконец-то классики либерализма и марксизма единодушны: К. Маркс: «Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще», «бытие определяет сознание». Хайек: «Неэкономические, жизненные задачи определяются экономической деятельностью, которая заставляет нас четко определять свои приоритеты»{1055}.

Нас в данном случае интересуют крайние сектора графика. Они демонстрируют, что, чем ближе то или иное общество приближается к хаосу и анархии, тем более жесткие формы должна приобретать мобилизационная политика. Дж. Кейнс обосновал этот тезис и принципы мобилизационной политики в работе How to Pay for the War, вышедшей в 1939 г.{1056}. Еще до него эти меры применялись британским, немецким, французским, российским… правительствами во время Первой мировой войны, советским во время иностранной интервенции.