Сообщение в мессенджере пришло, когда Аня укладывала покупки в грязноватую клетчатую сумку, с которой ходила за покупками несколько лет и которую очень не хотела брать сегодня, но почему-то взяла. Сперва она решила, что это мама, с трудом вытолканная на репетицию новогоднего представления – всё норовила отпроситься или отменить, коли такая шикарная дочь приехала, – докладывает голосовым сообщением, что быстренько свернула мероприятие и мчится домой. Номер, однако, был незнакомым. Конспиратор Паша хвастается очередными тележными успехами с тайной симки, заключила Аня.

Но сообщение пришло не от Паши, было без подписи и выглядело почти бессмысленным: «Последние из тех, кто тебе дорог, умрут мучительно. Ты узна́ешь силу змеиных объятий, цену бессилия и блаженство смирения».

Спасибо хоть не дикпик, подумала Аня раздраженно, собираясь заблокировать контакт, и замерла. Как в змеиных объятьях, ага.

Она поняла, кто́ прислал ей это сообщение. Кто отправил его минуту назад, а написал, наверное, гораздо раньше, не с первой попытки, обдумывая и исправляя ошибки так, чтоб ни одной не осталось. А вот дурновкусие и пафос исправить так же невозможно, как и желание, оно же умение, убивать.

Болван напыженный, подумала Аня механически, так и не научишься писать, и что ты мне сделаешь – я в другом городе.

А потом сообразила, что не факт. Гад к Сарасовску не привязан. Гад знает, откуда она, – и даже адрес, быть может, знает. И демонстрировать умение убивать гаду гораздо важнее любых творческих, душевных и витальных потребностей. Ей, Ане демонстрировать. На тех, кто Ане дорог.

Мама, подумала Аня, дернувшись.

И обнаружила себя уже на полпути к дому, мчащейся по плохо убранному и неровно засыпанному песком тротуару и пытающейся негнущимися пальцами ткнуть в контакт «Мама». В левой руке весомо дергалась, стукая по сгибу колена, клетчатая сумка. Аня хотела выбросить ее прочь, но то ли вспомнила, то ли вообразила что-то неопределенно ужасное: кто-то так же бежал по городу, теряя продукты из сумки и пытаясь дозвониться маме, чтобы успеть ее спасти, раскидал ношу, чтобы успеть, и не успел, а кто, Аня сообразить не могла и не слишком хотела. Она сухо всхлипнула, прижала левый кулак к груди так, что сумка теперь колотила ей в живот, и побежала быстрее, держа перед собой телефон, вызывавший наконец маму.

Гудок, третий, пятый, сброс – абонент не отвечает. Аня нажала повтор, чуть не сшибла встречного мужика, который подхватил ее за плечи и вдруг сказал:

– Маркова, ты откуда такая?

Аня посмотрела на Платона дикими глазами, кивнула ему, вывернулась из его рук и рванула, оскальзываясь, дальше, напоследок, кажется, зацепив Веренко сумкой – но вроде несильно. Неважно.

Она едва не сломала ключ в замке, ворвалась в квартиру с криком «Мама!» и дважды обежала небогатый метраж двушки, запоздало сообразив, что кабы гад вправду ждал ее, тут бы всё и кончилось. Ну и ладно, подумала Аня, запаленно дыша посреди маминой комнаты.

Ее бросило в жар – и от суеты: она же и под софу заглянула, и в шкафу плечики со сто лет не надевавшимися платьями передвинула, даже куртки не расстегнув, – и от ужаса. Маму не отдам, подумала Аня, и рванула к двери, чтобы бежать в школу, на ходу поднимая полицию, Росгвардию, ФСБ и Интерпол. И чуть не сшибла маму – та влетела очень веселая и чем-то довольная.

– Сбежала все-таки пораньше! – объявила она торжественно. – Мирон, умничка, как узнал, что у меня радость такая, обещал сам дорепетировать, чудо-мальчик, тебе с ним обязательно надо… Ань, ты чего одетая? Ты куда-то уходишь? Анечка, что случилось?

Аня, вспомнив, наконец, как дышать, втянула в себя весь, кажется, воздух прихожей и немного лестничной площадки, сграбастала маму, уткнувшись носом в ее воротник, навсегда пропахший сладковатыми духами, которые Аня в пятом классе прозвала училкиными и тихо ненавидела, а последние месяцы вспоминала с нежностью. Аня тихо завыла в этот запах, быстро ставший горячим и мокрым, и выла долго, в ответ на всполошенные вопросы и попытки вырваться, успокоиться, присесть, принести водички облапывая маму сильнее и крепче, чтобы не ушла, чтобы была всегда, чтобы позволила сделать еще один вдох и выть дальше в родной сладковатый жар, и еще вдох, и еще.

Успокоилась Аня только минут через десять.

Потом, конечно, пришлось успокаивать маму, рассказывать ей сперва усеченную версию, тут же переходить к полной – не только потому, что училку с тридцатилетним стажем не обманешь, но и потому, что училка на месте умолчания придумывает красочные ужасы, по сравнению с которыми подлинные – так, мелкое житейское недоразумение.

Обе плавно съезжали из урезонивания в рев и обратно, но мама, что удивительно, почти удержалась от претензий по поводу отчисления и тем более завирания этого обстоятельства – так, пару раз вышла было на тему, но тут же, оценив готовность Ани встать и немедленно уйти почти что навсегда, отпрыгнула в сторону.

Мама была как зеркало со спецэффектом – такая же Аня, только будто снятая сквозь фильтр, делающий тени чернее, морщины глубже, а припухлости заметнее. За полчаса она успела решить Анину судьбу сотней вариантов, среди которых ослепительной двойной звездой пылали срочный отъезд под Харьков – где до сих пор вроде жила легендарная баба Таня, матриарх рода Марковых, которых ни мама, ни ее старшая сестра Нина сроду не видели, но представляли во всех грозных чертах, – и трудоустройство в канцелярию райсуда, где как раз нужен стажер. Мама исходила из того, что ни туда, ни туда злодей не сунется. Остальные варианты были немногим менее ослепительны, неожиданны и обоснованны.

Аня, естественно, не спорила, но ни в коем случае и не соглашалась, а указывала на мелкие помехи вроде отсутствия денег и образования при очень перспективной, с другой стороны, возможности роста в «Пламени». А мама улыбалась радостно и гордо, вглядываясь в Аню такими же близорукими глазами, и тут же губы ее начинали кривиться, и она горестно шептала: «Какого роста, когда у вас там убийца шастает», и приходилось снова и снова придумывать, как успокоить ее, а заодно себя, в то же время не отходя далеко от необходимости быть начеку и на самом деле, наверное, притаиться где-нибудь хотя бы на пару недель.

Выбрав момент, Аня пошла пристраивать на вешалку куртку и мамино пальто, которые последние минуты тискала в руках, изнемогая от жары: сгибы локтей, спина и затылок были совсем мокрыми, свитер-то она не сняла, – и покосившись, не видит ли мама, по возможности бесшумно заперла дверь на оба замка и накинула цепочку, которой не пользовалась, наверное, со второго класса.

На обратном пути она споткнулась