Мэдди хотелось сказать многое. Что она постарается быть рядом, что ей очень не хватает Нейта, что она беспокоится – беспокоится так сильно, что тревога постоянно гложет ее, и вот теперь она боится, что потеряет и Оливера, и все это сводит ее с ума.

Вот как обстояли дела. Убрав телефон, Мэдди вышла из машины. Нужно проверить еще одну вещь; это желание подобно необходимости убедиться, не осталась ли включенной плита, но только преисполнясь жестокости и жажды мщения. Расстегнув лежащую на заднем сиденье сумку, Мэдди удостоверилась в том, что не забыла оружие, взятое из арсенала Нейта.

– Выключи телефон! – прошипел Оливеру Джейк.

– Извини. Мама… куда-то поехала. Ни с того ни с сего. Куда, не знаю.

На мгновение Олли захлестнула лютая безотчетная злость на мать. Он не мог видеть собственную боль так, как видел боль других, но он мог чертовски хорошо ее представить. В настоящий момент это было что-то корчащееся и катящееся. Наверное, мать не заслуживала подобного осуждения, однако Оливер ничего не мог поделать с чувствами. К тому же она была права: ее действительно не было рядом с ним, ведь так? Но тут он напомнил себе, что и его не было рядом с ней. Внезапно мелькнула наипошлейшая мысль: «Быть человеком глупо, потому что быть человеком очень-очень трудно».

Когда Оливер вернулся в комнату, Джейк щелкнул у него перед носом пальцами.

– Мы хотим вернуть твоего отца, не забыл?

– Извини.

– Тебе нужно полностью сосредоточиться, мать твою. А это мешает. Отвлекает. Понятно?

Оливер молча кивнул.

Они уселись на пол трейлера.

Перед ними лежала раскрытая Книга несчастных случаев. Запись вверху страницы гласила:

Но затем строки начали дрожать.

– Сосредоточься! – приказал Джейк.

– Хорошо.

Оливер сделал как было сказано. Сосредоточил внимание на следующих предложениях…

И тут строчки завибрировали, точно крылышки пчелы, сидящей на сотах. При этом они издали звук, проникший Оливеру глубоко в ухо, в основание черепа, в шейные позвонки: вввввввмммммм. Книга четко сфокусировалась, тогда как остальное помещение превратилось в расплывчатое пятно. Казалось, она поднялась, в то время как комната провалилась.

– Началось! – прошептал Джейк.

И действительно. Оливер это почувствовал. Опять ощущение падения.

Вокруг поднялась пустота. Бесконечная гематома озарилась дрожащим светом разбитых звезд. И Оливер не был одинок. Где-то рядом с ним был Джейк. Но было и еще что-то, движущееся на периферии подобно акуле, плавающей на границе поля зрения, за рифом.

Внезапно звезды пришли в движение.

«Или это я сам двигаюсь?»

Оливер не мог сказать точно, лишь знал, что звезды приближаются, все до одной, из чего следовало, что это они идут к нему, а не он к ним, потому что, если бы двигался он, тогда одни звезды становились бы ближе, в то время как другие отдалялись бы, а как иначе? Впрочем, здесь хоть что-нибудь работает нормально?

Пустота замерцала и начала переливаться. Звезды становились все ярче и ярче, и, по мере того как они приближались, Оливер все более отчетливо различал на них сколы и трещины. Свет проходил сквозь них под немыслимыми углами, словно сквозь расколотую призму. От этого света у Оливера заболели глаза, закружилась голова. Он поймал себя на том, что рот его полон чего-то влажного, имеющего привкус крови…

Звезды превратились в камни. В валуны, как в Рэмбл-Рокс. Нет, не просто «как», а в точности такие же камни – россыпь здоровенных валунов, но только эти, как и звезды, были разбиты. Расщеплены. А между ними – сплошной мрак. Камни шевелились и дрожали, словно строки на странице, и…

Из темноты донесся шепот. Не голос Джейка. А кого-то – чего-то другого.

(Голос книги?)

Он шептал о боли и раковой опухоли. О травмах и рубцовой ткани. «Чтобы убить рак, его нужно вырезать, – говорил голос. – Чтобы остановить боль, нужно положить ей конец. Сломать колесо, чтобы починить колесо».

Посреди всего этого поднялся новый камень – в отличие от остальных плоский, похожий на стол. И на наковальню. С противоположной стороны плоского камня стоял Джейк. Протянув руки, прикасаясь к нему. Оливер тоже прикоснулся к камню, почувствовал углубления на его холодной поверхности, ровные, гладкие, словно они не высечены инструментом, а медленно вымыты водой

(кровью)

и временем.

Оливер провел пальцем по этим желобам к середине стола, где было проделано отверстие.

И когда дошел до отверстия, весь его мир сжался в ослепительной вспышке. В пульсирующей белизне Оливер мельком увидел что-то: своего отца, распростертого на этом самом столе, с большой зияющей дырой в груди, откуда толчками вырывалась кровь, подобно молочному коктейлю, выливающемуся через край из сломанного блендера. Губы отца были багровыми. Глаза так налились кровью, что белки стали красными. Отец попытался произнести одно слово, «Оливер…», однако оно потонуло в кровавой отрыжке, и затем, когда вытекающая из тела кровь устремилась по гладким канавкам, общим числом восемь, раскинутым в стороны как лапки паука, свет у него в глазах погас, и…

Оливер закричал. Отпрянул назад. Сжав тело, он развернул его в себя, сперва метафорически, но затем и в буквальном смысле, чувствуя себя съеживающейся галактикой, сверхновой в обратной перемотке. Его крик отразился ревущими отголосками, разрывая пустоту на полоски, превращая камни в пыль. Оливер услышал, как Джейк зовет его, и голос его звучал все дальше, все дальше…

Оливеру показалось, будто его сбросила вставшая на дыбы лошадь. Он опрокинулся, но, лихорадочно работая руками и ногами, сумел совладать с инерцией.

Ощутил во рту привкус крови. Закрыв на мгновение глаза, тотчас же пожалел об этом – потому что в этот момент за опущенными веками увидел отца, умирающего на столе с разорванной грудью, и всю эту кровь…