Руби повесила трубку и вернулась на кухню, где начала яростно месить тесто, а затем с такой же злостью раскатывать его скалкой. Она слишком поздно – как всегда, слишком поздно – осознала, что упустила возможность лучше узнать собственную мать. Бедная Оливия с милой грустной улыбкой, потерявшая любимого человека, а потом и новорожденную дочь, которую силой вырвали у нее из рук! «Ну почему я не держалась более приветливо, более дружелюбно, почему не попыталась ее полюбить?!» – с запоздалым раскаянием думала Руби.

Она сказала себе, что лицемерит даже перед самой собой – у нее была возможность стать ближе к родной матери, но она этого не сделала, а что утеряно, не вернешь. Но на этот раз стандартное утешение не сработало – по щекам Руби поползли непрошеные слезы. Она вытерла их тыльной стороной перепачканной в муке руки и подумала, не позвонить ли Оливии домой. Если Ирен Кларк была там, можно было извиниться перед ней за проявленную черствость. Подумать только, она решила, что Ирен не расстроена, лишь потому, что у нее невыразительный голос! Может быть, ее голос был таким из-за того, что она сильно расстроилась!

– Ну что я за ужасный человек! – вслух простонала Руби. – И годы совсем не прибавляют мне ума.

В дом гурьбой вбежали дети в промокших рукавичках, с красными от мороза щеками и пышущими здоровьем лицами. Дэйзи громко всхлипывала, готовая заплакать: Элли бросила ей за воротник снежок. Руби неожиданно для себя самой порывисто обняла своих внучек – в том числе и шкодливую, непослушную Элли.

К концу следующего года Грета и Хизер уже печатали на машинке очень прилично. Грета перешла в другую фирму, а Хизер наконец получила повышение в той, в которой работала уже много лет, – стала старшим секретарем. Но для серьезного служебного роста ей явно не хватало юридического образования.

В 1968 году младший сын Бет, Сеймор, поступил в Ливерпульский университет. Естественно, он поселился у О'Хэганов.

Ему было восемнадцать лет, и он чувствовал себя чужаком в Великобритании – из США он уехал потому, что хотел избежать призыва в армию. На другом конце земного шара шла жестокая, беспощадная война: американцы пытались вырвать Северный Вьетнам из рук коммунистов. Дэниел Лефарж был категорически против того, чтобы пожертвовать своего сына на алтарь войны, которая была абсолютно не нужна чернокожим, и в этом вопросе Бет была полностью с ним согласна.

Сеймор оказался робким, замкнутым молодым человеком, ничуть не похожим на своего единоутробного брата Джейка. Он усердно учился в своей комнате на втором этаже, но всегда спускался вниз к девятичасовому выпуску новостей. Смотрел он их неизменно молча и ничего не говорил даже тогда, когда в новостях показывали, как студенты его родной страны протестуют против войны, или когда шли репортажи с театра военных действий и сообщалось о количестве убитых и раненых.

После летних каникул Сеймор не вернулся в университет. Зайдя в его комнату, Руби увидела, что большая часть его вещей исчезла, а на кровати лежит записка:

«Я не хочу быть трусом. Когда вы это прочтете, я уже буду в американском посольстве в Лондоне. Пожалуйста, скажите отцу, что всю жизнь он учил меня бороться за то, во что веришь, и я не могу отказаться от своих убеждений только потому, что этого хочет он. Я должен сражаться за свою страну, иначе я просто не смогу жить дальше. Передайте маме, что я ее люблю».

В первый месяц нового десятилетия, в январе 1970 года, рядовой Сеймор Лефарж нашел свою смерть во вьетнамских джунглях. Долгое время Бет была безутешна, но в конце концов воспоминания о сыне отступили в дальние уголки ее памяти, выходя на передний план, лишь когда она оставалась одна. Дэниел же так и не смог в полной мере смириться со смертью сына: теперь это был совсем другой человек.

Шестидесятые пролетели мимо Руби так, словно она и не жила в это революционное для всего мира время. Она была слишком стара, чтобы ходить в клуб «Каверн», в котором выступали «Битлз», посещать многолюдные выступления поп-групп или заплетать в волосы цветы и петь песни, превозносящие любовь и мир во всем мире. Знаменитая Карнеби-стрит находилась в городе, в котором Руби прожила почти всю сознательную жизнь, но сама она никогда туда не ходила, и, хотя ливерпульские группы покорили весь мир, она так ни разу и не побывала на концерте с их участием.

Но несмотря на это, Руби осознавала, что по сравнению с тупой жестокостью семидесятых шестидесятые были светлым, идеалистическим временем. Конфликт во Вьетнаме все разгорался, и внезапно стало казаться, что весь мир вновь погружается в войну. Террористы похищали и убивали политиков, угоняли самолеты. Даже во всегда спокойной Великобритании взрывались бомбы, убивая и калеча мирных людей во имя освобождения Северной Ирландии.

Руби не раз вспоминала тот день, когда была объявлена война Германии и они с Бет повели детей на прогулку по Принцесс-парку. Джейк тогда был совсем еще маленьким, и Бет везла его в коляске. Они со страхом говорили о том, что их дети могут пострадать в результате войны. Теперь же, более тридцати лет спустя, пожилая уже Руби задавалась вопросом: какое будущее ожидает ее внучек, когда они вырастут?

«Проблема Клинта в том, что он слишком вежливый», – грустно думала Дэйзи.

Ему просто не приходило в голову сказать Элли, что он торопится. Если они сейчас же не выйдут, то опоздают к началу сеанса, а ведь Дэйзи очень давно мечтала посмотреть этот фильм – «Крестный отец-2», и ей не хотелось пропустить ни единой минуты. Все это означало, что им придется пойти на другой фильм, а она понятия не имела, что еще идет в кинотеатрах.

Иногда Дэйзи казалось, что она единственная на земле видит свою двоюродную сестру насквозь и понимает, каким ужасным человеком та является. Неужели тетя Грета, Мойра или даже мать Дэйзи не видят, что Элли поступила очень некрасиво, с несчастным, беспомощным видом (хотя вообще-то Элли никак нельзя было назвать беспомощной) попросив Клинта починить ее переносное радио как раз в ту минуту, когда они собрались уходить? Наверное, бабушка одернула бы Элли, но Руби мыла на кухне посуду. Чтобы никто не видел, как сильно все это ее расстроило, Дэйзи вбежала в спальню и закрыла дверь.

Разумеется, она могла сама что-нибудь сказать, но побоялась выставить себя в невыгодном свете рядом с несчастной беспомощной Элли, которая всегда старалась казаться лапочкой в присутствии Клинта. Дэйзи слышала, как Элли по-детски хихикает, пока Клинт пытается починить приемник, в котором он разбирался ненамного лучше, чем сама Дэйзи.

В комнату заглянула бабушка:

– Дэйзи, ты еще не ушла? Вы опоздаете.

– Я жду Клинта, – голосом умирающего лебедя ответила Дэйзи.

– Я потороплю его.

Несколько секунд спустя вошел Клинт, такой красивый, что у Дэйзи перехватило дыхание.

– Нам надо спешить, – сказал он. Как будто это она его задерживала!

– Спешить уже некуда, – ровным голосом ответила Дэйзи, хотя ей хотелось кричать что есть мочи. – Мы никак не успеем к началу, фильм начинается в четверть восьмого.