Старик, увидев, что она совсем не соображает, пошел к себе в комнату, включил телевизор и не выходил до следующего утра.

Весь вечер Анита провела перед телевизором, стоило ей отойти на пару минут, как старуха тут же шла за ней.

— Иди, составь мне компанию, посиди со мной, — просила она, и Анита молча шла, садилась перед телевизором.

В десять часов старуха, наконец, выключила телевизор, Анита уложила ее спать и направилась к себе в комнату.

С улицы раздавались громкие голоса, Анита выглянула в окно. С левой стороны дома пьяная компания вчерашних славян снова сидела за столом, перед ними весь стол был завален бутылками и едой, все говорили громко, смеялись во весь голос. С правой стороны от дома тоже разложили столы, около десяти мужчин и женщин пели, смеялись, говорили по — испански, недалеко от них, под деревом, восемь мужчин и женщин беседовали по — польски. Чтобы не отстать от соседей, разговаривали тоже громко, опустошали бутылку за бутылкой и бросали на землю.

Анита совсем расстроилась, поняла, что ей снова не заснуть, включила ночник, достала книгу, лучше читать, чем просто лежать, пытаясь заснуть.

— Эй ты, выключи свет, тебе говорю, не ты за него платишь, выключи сию же минуту, — раздался сердитый голос старухи.

Анита выключила свет, закрыла книгу. Во дворе пьяная латиноамериканка веселилась, кидая пустые бутылки в забор, шум разбившегося стекла вызвал у нее дикий хохот, и испанская речь, как автоматная очередь, из уст пьяной женщины раздавалась еще громче.

В два часа ночи славяне с левой стороны дома затихли и ушли домой.

Поляки и латиноамериканцы будто соревновались, кто кого перекричит, и продолжали веселиться.

В три часа ночи поляки разошлись, латиноамериканцы победили их наглостью, невоспитанностью — они орали и шумели ровно до пяти утра.

Анита ворочалась в постели разбитая, уставшая до самого утра, в семь часов старуха встала, Анита оделась и пошла к ней.

С первых теплых весенних ночей до конца сентября, до наступления ночных заморозков, каждую неделю, с пятницы до воскресенья славяне, поляки и латиноамериканцы веселились до утра, превратив жизнь Аниты в кошмар.

И хотя Анита всю жизнь ненавидела холод, на этот раз она с величайшим нетерпением ждала наступления зимы.

Целыми днями славяне сидели во дворе, громко разговаривали, смеялись. Анита часто думала, должно быть, их тоже преследовали в своей стране, заставляли работать, и они сбежали в Америку и теперь празднуют свободу, живя на иждивении государства.

Прошло около двух лет с тех пор, как Анита работала у стариков. Однажды утром старуха не смогла встать. Увидев ее в постели беспомощную, слабую, не способную даже сделать шаг, Анита пожалела ее всем сердцем. В эту минуту из нее улетучились все плохие воспоминания, забылись все горькие минуты, которые она провела с ней, в ее сердце жили только жалость и грусть. Старуху в тот же день отвезли в больницу.

Каждая старуха, за которой Анита смотрела в течение двадцати лет, стала для нее родной, каждую из них она оплакивала словно близкого человека, каждой прощала обиды, неприятности, все беды, которые они ей причинили.

Каждая из них забрала с собой в могилу частицу ее здоровья, оставила шрам в ее сердце. Если бы только при жизни они знали, с какой болью она будет их оплакивать, как долго будет страдать по ним, может, они бы относились к ней чуть добрее, человечнее, и тогда бы Анита глотала меньше успокоительных таблеток. Иногда случалось и такое, что Анита была единственным человеком, кто искренне их оплакивал.

Старик платил Аните только за свою жену, делал вид, будто она ему не стирает, не готовит, не моет его посуду. Поэтому он решил переселиться к дочери, пока старуха в больнице.

- 14 -

В тот же вечер муж сестры Аниты, Алекс, позвонил ей из Южной Каролины. Узнав, что Анита снова осталась без работы, сказал, чтобы она собрала свои вещи, завтра же он приедет и увезет ее в Южную Каролину, так как ей необходим отдых.

Десять часов езды от Нью — Джерси до Южной Каролины подходили к концу, и чем ближе подъезжали, тем грустнее становилось Аните.

Воздух в Южной Каролине отличался от воздуха Нью — Джерси, он был наполнен грустью, болью, той болью, которой была полна ее душа, когда она умирала от любви. Та нечеловеческая боль, любовь, словно огонь, сжигающая ее душу, все ее тело, все ощущения, которые превратили ее жизнь в ад, вернулись обратно с первых минут, как только она пересекла границу Южной Каролины.

Улицы, дома, деревья, все напоминало ей об Эммануэле, в ее ушах снова звучали его слова: «У меня к ней нет никаких чувств, она меня не интересует, передай ей, что я ее не люблю».

Адская боль, которая не покидала ее двадцать четыре часа в сутки в течение долгих четырех лет, снова дала о себе знать. Даже когда она смеялась с родными, в душе прочно засела боль, воздух был наполнен той грустью, которая переполнила ее сердце, когда его отвергли.

Рана, вроде бы зарубцевавшаяся много лет назад, снова открылась, ее сердце вновь наполнилось печалью, в глаза вернулось давно забытое страдание.

Где — то рядом, под этим солнцем, на земле Каролины он живет своей жизнью, даже не догадываясь, через какие страдания она прошла, какую боль испытала из — за него.

Поздними вечерами, сидя на большом балконе напротив высоких, тощих деревьев, Анита видела только Эммануэля, его глаза, его лицо, его тело. Она представляла, будто он стоит в конце балкона, и с грустью смотрела туда, вспоминая вновь его слова о том, что он ее не любит. Где бы она ни находилась, в какой бы магазин ни пошла, ей казалось, что Эммануэль всегда рядом и смотрит на нее. Она останавливалась, оглядывалась, искала его среди людей, но его нигде не было. В глазах Аниты появлялись слезы, сердце ныло.

Проезжая мимо кафе, возле которого встретила его впервые, она буквально почувствовала его присутствие, перед ее глазами возникло его улыбающееся лицо, и на миг радость вернулась в ее сердце. Но оно тут же сжалось, ей захотелось плакать, и она бы плакала во весь голос, если бы была одна.

Если бы он полюбил ее тогда, она бы не прошла через такие трудности, не потеряла бы здоровье, или, если бы не встретила его, вернулась бы в Москву, работала бы в родном университете.