В понедельник утром (24 декабря. — Н. П.), в один из редких промежутков, когда она чувствовала себя спокойнее, она призвала великого князя и великую княгиню и простилась с ними. Она простилась также с окружавшими ее и со всеми дамами и вельможами своего двора. Говорят, что она проявила при этом много спокойствия и смирения и что прощание ее было очень трогательно.

Около полудня конвульсии возобновились, и она впадала из одного обморочного состояния в другое. Не предполагали, что она проживет до вечера, но между тем в таком же состоянии, но будучи уже почти все время без сознания, она провела ночь с понедельника на вторник.

Во вторник утром, в наступивший короткий промежуток просветления, она снова позвала к себе великую княгиню, но не могла произнести слабым, умирающим голосом ничего, кроме отдельных слогов и бессвязных слов, пока, наконец, в 3 ½ часа пополудни государыни не стало».

Иностранные наблюдатели получали сведения из вторых и третьих рук. Однако существует информация о здоровье императрицы, записанная человеком, вхожим в покои больной и пользовавшимся возможностью лично наблюдать ее состояние и располагать результатами непосредственного общения с врачами, — это Иван Иванович Шувалов. Его показания связаны с запросом, исходившим от канцлера М. И. Воронцова.

У канцлера были особые основания интересоваться течением болезни императрицы — карьера Михаила Илларионовича была связана с ее благосклонным к нему отношением: он, как мы помним, сопровождал цесаревну, ехавшую в санях к казармам Преображенского полка, это его благодарная Елизавета Петровна возвела в графское достоинство, назначила сначала вице-канцлером, а затем канцлером. Кончина императрицы означала конец его карьеры. Поэтому он отправил к И. И. Шувалову несколько писем с волновавшими его вопросами. 13 декабря 1761 года: «Нижайше прошу уведомить меня о состоянии здоровья ее величества, изволит ли принимать лекарства и пульс спокоен ли». В другом письме, отправленном через пару дней, перечислено больше вопросов, на которые граф желал получигь ответы: «Прошу вас уведомить меня, что господа лейб-медикусы находят ли перемены к лучшему и соизволит ли употреблять предписанные ими лекарства, также жар уменьшился ли и пульс спокоен, дабы я, точно ведав о дражайшем ее здоровье, хотя несколько обрадован и успокоен быть мог».

Вопрос, заданный Воронцовым в обоих письмах относительно приема лекарств, не был праздным, — Елизавета, как мы знаем, их игнорировала и раньше и продолжала игнорировать теперь, когда остро в них нуждалась.

Шувалов представил душевное состояние М. И. Воронцова, поскольку сам пребывал в аналогичной с ним ситуации, и поэтому систематически снабжал его сведениями, дающими возможность проследить, как постепенно угасала жизнь императрицы.

18 апреля 1761 года: «У всемилостивейшей государыни кровь целое утро идет носом, доктора сказывают, что оное хорошо, токмо много беспокоит и для того представляли, чтоб движения никакого не было, чего ради и куртаг отменен».

29 мая: «Ее императорское величество, слава Богу, в добром здоровье, теперь изволит пройтить в мыльню».

Похоже, что улучшение самочувствия было временным. В том же мае Гастгаузен доносил: «Ее с каждым днем все более и более расстраивающееся здоровье не позволяет надеяться, чтобы она еще долго прожила. Но это тщательно от нее скрывается и ею самою — больше всех».

11 июня: «Ее императорское величество после обеда имела малую лихорадку, как вечером, только не долго продолжалась; скоро после заопочивала и теперь почивает».

1 декабря: Шувалов извещал Воронцова, что поданные им бумаги императрицей еще не подписаны, «обещала сделать. Всемилостивейшая государыня сегодня, слава Богу, в изрядном состоянии своего здоровья».

13 декабря: бумаги все еще не подписаны. «Когда Бог даст к образованию общему подаст государыне нашей облегчение и тем ее высочайшим делам и вашему покажу мою услугу. Ее императорское величество, слава Богу, сказывают доктора, что жар меньшее имеет, нежели утром, и лекарства употребляет».

Облегчение оказалось недолговременным, уже 24 декабря Гастгаузен доносил в Копенгаген: «Сейчас в четыре часа пополудни я узнал из верного источника, что императрица при смерти и что она призвала к себе великого князя и великую княгиню, которые находятся сейчас у ее постели, проливая, вероятно, слезы. Это заставляет думать, что она не сделала завещания и что восшествие великого князя на престол совершится довольно спокойно». В донесении, отправленном ранее, посол не ожидал спокойного развития событий: «Последние дни здесь царят печаль и уныние, написанные на каждом лице, все сидят по домам в ожидании грядущего переворота».

Наступило 25 декабря 1761 года — праздник Рождества Христова. Именно в этот день императрица испустила дух. Она носила императорскую корону ровно 26 лет и один месяц. Старейший сенатор Никита Юрьевич Трубецкой, выйдя из покоев, где в четвергом часу скончалась императрица, объявил вельможам, томившимся во дворце в скорбном молчании: «Ее императорское величество государыня императрица Елизавета Петровна изволила в Бозе опочить».

Самое обстоятельное описание последних часов жизни императрицы составил Кент: «Императрица скончалась сегодня в два часа пополудни. Прошлое воскресенье вечером у нее открылось сильное кровотечение, и с этой минуты всякая надежда на ее выздоровление была потеряна. Однако, несмотря на слабость, она была в полном сознании. Вчера, чувствуя приближение своей кончины, она послала за великим князем и великой княжной и с большой нежностью простилась с ними, и говорила с полным присутствием духа и совершенной покорности воле Провидения». О содержании разговора сообщил французский посол барон Бретейль, отправивший депешу не 25 декабря, как Кент, а шестью днями позже, и поэтому располагавший некоторыми подробностями.

Призвав чету, императрица советовала великому князю «быть добрым по отношению к подданным и стараться заслужить их любовь. Она убеждала его жить в дружбе и согласии с супругой, много говорила о любви своей к маленькому великому князю (будущему императору Павлу I. — Н. П.) и просила его отца в знак особой искренней признательности к ней непознобить своего ребенка. Говорят, будто великий князь обещал исполнить все это».

Похороны императрицы состоялись… В гробу лежала модница, владевшая пятнадцатью тысячами платьев. В последний путь она, хотя и с померкшей красотой, отправилась такой же нарядной, какой была при жизни. Как отметила Екатерина II, «в гробу государыня лежала, одетая в серебряной робе с кружевными рукавами», имея на голове императорскую корону, на нижнем обруче с надписью: «Благочестивейшая, самодержавнейшая, великая государыня императрица Елизавета Петровна, воцарилась 25 ноября 1741 года, скончалась 25 декабря 1761 года».

Как восприняли известие о смерти императрицы современники? Покойников принято оплакивать; но в данном случае имеется в виду не обычай, а отношение подданных к своему монарху — человеку, имевшему неограниченную власть. Здесь мы располагаем тремя свидетельствами. Одно исходило от цитированного выше француза Бретейля: «Большинство горевало в душе, питая к будущему императору не любовь, но страх и робость». Барон имел в виду не простой народ, а правящую элиту, среди которой наследник престола не пользовался популярностью. Другое запечатлел в своих воспоминаниях человек, стоявший ближе к простому люду, чем холеный дипломат, общавшийся с вельможами и придворными, — артиллерийский майор Михаил Васильевич Данилов. Он писал: «По кончине ее открылась любовь к сей монархине и сожаление; каждый дом проливал по лишении ее слезы, и те плакали неутешно, кои ее не видали никогда, толико была любима в народе своем».