На моё счастье ночь прошла спокойно, и если в доме и были ещё люди, то они ничего не заподозрили. Старательно скрыв следы посещения заветного кабинета, мы четверо вернулись в тайное пристанище ещё до рассвета. Артамонов валился с ног не столько от усталости, сколько от пережитого страха. Он только выпил вина и сразу отправился спать, и в том, что он не подслушивал, убеждали нас пугающие его стоны и вскрики. Вскоре захрапел и Прохор, не пожелавший снять красивого мундира, но мы с Голуа ещё не кончили дела, и сели напротив на мягкие диваны. Я заметил, что лейтенантские погоны определённо к лицу ему. Он ответил, что мысль сменить род занятий уже посетила его, осталось изготовить фальшивые бумаги и вернуться в свой… пикардийский полк. Оттуда рукой подать до Парижа. В свой черед он поинтересовался, что помешало мне просто выкрасть документы ордена.

– Я заключил честную сделку с господином Себастьяни, и мы оба исполнили свою часть – каждый дал другому никчёмные на поверку сведения. А за документы ордена, коли они чего-то стоят, предложить мне нечего, даже вас на пару с Артамоновым не достаёт. Я не горю желанием стать мишенью для кредиторов вроде него. Одно дело – освободить того, кого я сам и предал в его руки, дело это скорее частное, иное – бросать вызов тайному обществу, опутавшему троны Европы. В келье вашей, как и Артамонова, оставил я записки этому человеку, мол, у меня с вами личные счёты, да он знает о том сам. Даже если не поверит – повода обвинять меня у него нет.

– Значит, я в вас не ошибся, – шутливо погрозил он пальцем. – Я уж заподозрил желание встать на путь искупления, но вы просто спасали свою шкуру. Но вы всё же совершили кражу.

– Помилуйте, о какой краже вы толкуете? Разве я украл у него бумаги, или теперь он забудет секрет, что стал известен мне? Или я опубликую его с наживой в свою пользу? О, нет, о краже здесь не может идти и речи. Публикация, буде таковая случится, не принесёт мне ни гроша. Я настаиваю на слове «казус». Строго юридически, генерал вовсе не пострадал. Если бы я отобрал у него бумаги, он лишился бы материальной собственности, но при копировании он остался при своём. Это предмет философский. Оставим его грядущим поколениям прокуроров.

– Вы лукавите, как обычно. Мы оба знаем цену слову, – облегчённо засмеялся он, и я ответил тем же, ибо находился в самом благостном расположении духа.

– Побеседуйте с Мегеметом Али. Он уже запретил крушить фризы с иероглифами, однако делать списки можно беспрепятственно. Слава Богу, мы в цивилизованной стране, здесь моё оправдание не замедлит. – Это вызвало в нас ещё больший взрыв хохота, так что даже храп Прохора заныл на какой-то высокой ноте, прежде чем оборваться совсем. – Однако и вы на свободе, как я обещал, и теперь ваш черед исполнить обещанное. Остановились вы на том, что узнаю я много ужасных вещей…

– Язык Адама…

– Не желаю ничего слышать об этом треклятом языке.

– А что желаете?

– Язык ангелов.

– Язык Адама позволяет повелевать, язык ангелов – творить. Многие ошибочно думают, что это одно и то же. Большинство ордена.

– Не я.

– А вы скоро учитесь.

– Учителя вроде вас заставляют не зевать.

– Будь по-вашему. Исполины – они могли знать язык ангелов по своему родству с ними. Только прошу об одном, не сочтите это за мою мысль – я не хочу казаться смешным с этими идеями.

– Поздно спохватились, за прошедшую неделю я уже сжился с этой смешной идеей. И мне стало не до шуток.

– Это не всё. Верхушка ордена ищет их останки, дабы воскресить этих тварей.

– И сия ужасная вещь не новость для меня.

– Дайте же договорить. Существа эти опасно пускать в мир, посему орден жаждет обладать над ними властью абсолютной, словно бы держать взаперти, используя их знания в своих целях. И ваш камень – ключ ко всему. Проклятие на нём и есть то ярмо, которое не даёт исполинам, даже облечённым в плоть, вырваться из заключения. Некогда знание сие оказалось утраченным, но сегодня к нему стремится множество невежд.

Да, это, кажется, и имел в своих словах Карно. Но Голуа не мог объяснить главного: почему так неспешно идут они к цели?

– Но вы, как человек чести, расследуете это дело или споспешествуете ордену?

– Деятельность ордена серьёзна, и мне не было дела до их заблуждений…

– Предположу, что так было до поры. А после вас увлёк этот водоворот.

– Помните мою детскую историю с жаворонками? Я задумался после: а кто для этих птиц та кошка? Верно, дьявол, и молились они своему богу об избавлении. Но мы лишь отогнали её и не подпускали более. Ведь и в мыслях не держали убить маленькую хищницу. И кем стали для птенцов мы, спасшие их? Не ангелами ли, ибо их бог, их родители, покинули их? Пища наша не стала ли для них манной небесной? Мы держали их взаперти, слушая гармонию их трелей, а сами не находимся ли взаперти для какой-то цели? Что делаем мы в мире материи, какую ноту исполняем в катавасии под сенью семи небес? Какова наша роль в этой мировой камарилье – вот что силюсь я понять. Кто все эти ангелы и бесы? Кошки, охраняющие пищу богов от нас, мелких грызунов? Помните, как, находясь за решёткой, я держал в своих руках вашу жизнь? Так и тайное общество – не может вырваться из заключения, так хотя бы жаждет прижать ангелов так, чтобы и тем стало тошно.

– Нынче же вы сами могли изъять документы на правах жандарма, не так ли? Но не сделали этого.

– Тягаться с Себастьяни в одиночку? Здесь, где я, слуга закона – вне закона, а он, официально никто – держит в руках все нити? Сами-то вы побоялись.

– Так чью игру продолжаете вы играть?

– Сознаюсь, я подвергся очарованию их замыслов, и теперь не знаю, какой ревности во мне больше – жандармской или иллюминатской. Знаете, каждое действие, совершенное мной во славу правосудия, вызывает во мне прилив гордости – и тем большей, чем яснее я осознаю свою порочность, данную мне от рождения характером и наклонностями. – Он смотрел мимо меня куда-то вдаль, и движение теней от чадящей масляной плошки не давало мне разглядеть, озарялось ли его лицо еле зримой улыбкой. – Думали вы о том, что весь мир – это набор шестерней, а вся гармония образуется из точно подобранных соотношений?

– Музыка сфер? – чуть подтолкнул я его. – Тихо Браге, скажете, занимался…

– Планетами, да, – подхватил он. – В движении их всё не случайно. Всё повторяется через циклы. То же относится и к нашему кругу вещей. Бог, его ангелы, правят суть событий посредством некоего механизма. Но мы вправе задаться вопросом: что, если мы повернём вспять свою шестерню? Дойдёт ли сообщение наверх?

– Вы не о сообщении думаете, а о том, можно ли заставить крутиться ангелов под ваши приказы, – неприязненно заметил я.

– Разве мы не вправе? – перевёл он на меня свой взгляд, теперь как обычно, холодный и презрительный. – Разве эта вселенская махина должна всегда работать в одну сторону, понукая нами? И всегда Адонай будет искушать Авраама убить в угоду ей своего сына? Разве Авраам не вправе вбить клин между колёсами? Да, и мы… они ищут эти шестерни в мире логоса, идей, то есть языка, и слов, раз слово причиной всему.