Между тем этот механизм, как кажется, включает в себя элемент, связанный с еще более глубокими психологическими процессами и образующий, может быть, платформу осязаемых эффектов. Здесь мы можем намекнуть на это в довольно общем виде; наблюдается весьма распространенная тенденция в современном обществе принимать существующее, то, что есть, и даже этим восхищаться. Во времена просвещения дух позитивизма в самом широком смысле разрушил магические и «сверхъестественные» идеи посредством конфронтации с эмпирической действительностью. Прежде всего в США превалирует мнение: истина есть, естественно, то, что может быть подтверждено фактом. Понятие фактического повсюду в современной истории духа оказалось сильнее, чем какая-либо метафизическая сущность. Однако историческое превосходство является лишь одним из многих других моментов; мы говорим здесь лишь о выживании магических психологических черт после отмены метафизических идей, о чудовищном насилии сегодняшней высокоорганизованной социальной жизни над индивидуумом и непрозрачности, даже иррациональности самого существующего порядка. Все это способствовало тому, что фактическое было окружено как раз тем ореолом, против которого первоначально создавали идею фактического. Даже религия широко и неосознанно была вытеснена очень абстрактным, но сверхмогучим культом существующего. Доказательством того, что что-то существует, считается, что оно сильнее и поэтому лучше, чем то, что не существует. Что бы ни называли философским дарвинизмом, он пронизывает каждый уголок современной психологии в такой мере, которая едва ли может быть переоценена. Техника «fait accompli» эксплуатирует это положение. Придавая всему, что реклама хвалит и что люди желают иметь, качество существующего, она имеет тенденцию делать это объектом восхищения парней-подростков, которые мечтают о машинах и самолетах. Чем упорнее существующее представляется в терминах техники рационального и применяемого, тем сильнее восхищение. Как мы потом увидим, Томас полностью использует понимание этой возможности. Мысль, что существующее широко оправдывает самое себя, ведет назад к исходному пункту наших рассуждений о трюке фюрера, к констатации, что понятие «фюрер», лишенное всякого оправдания, рационально или традиционно принимается и прославляется. Когда Томас задает удивительно общий вопрос, «почему люди не идут вслед за своим вождем?», то его культ фюрера основывается, как мы показали, не только на предпосылке, что власть уполномочивает фюрера, но и, наверно, на том, что само существование фюреров, подтвержденное историей, является достаточным основанием для узаконивания их. Здесь фашистская пропаганда глубоко связана с основными чертами современной антропологии культуры. С ней можно более чем с эфемерным успехом бороться только тогда, когда в нашем сегодняшнем порядке окончательно преодолеется очарование существующим в его основе. Иррациональность фашистского воодушевления идеей осуществленных фактов в общем и идеей устойчивого вождизма в частности — это только последнее следствие идеи здравого человеческого смысла, что ничего нет более успешного, чем сам успех. Только если опровергнуто кажущееся благоразумие таких идей, можно опровергнуть также и абсурдность фашизма.

У Томаса техника «fait accompli», не считая неуклюжего использования трюков «грузовик с оркестром», «трансфер» и подобных, больше проявляется в оформлении языка, чем в содержании аргументов. Его организация была слишком ограниченна, чтобы расширить пропаганду «fait accompli» в большем объеме, в таком, в каком она велась национал-социалистами в 1930–1933 годах. С другой стороны, по всей видимости, идея «fait accompli» в большей степени выражается только языковыми средствами, а не спорными утверждениями об уже достигнутых успехах; она меньше подвержена национальному контролю и поэтому более эффективна. Мы приведем несколько типичных и все время повторяющихся формулировок «fait accompli» из речи Томаса. Как будто это хорошо известно слушателям, он в основном говорит о своем крестовом походе как «об этом движении», «великом движении», «об этом деле», как будто это является доказанным, прочно устоявшимся, и этим он избегает необходимости все время снова объяснять, чего он, собственно, хочет. Однако грозный и жуткий подтекст выражения «это движение» — такой устрашающий, что он не может быть даже точно обозначен, однако его нельзя не заметить. В такой же степени Томас ссылается постоянно на свои памфлеты как на «эти жизненно важные произведения» и называет свою газету «Христианско-американский крестоносец», «Официальный листок» движения, что позволяет делать двусмысленные выводы. С одной стороны, он внушает, очевидно, учитывая коммерческую рекламу, что какие-то, не имеющие на то право лица, т. е. «темные силы», например, или другие конкретные группы, могли бы незаконно высказываться за «крестовый поход», в то время как только его газета является настоящей, а все другое — дешевой подделкой. С другой стороны, название «Официальный листок» придает газете и стоящей за ней организации окраску официальности в смысле законного, может быть, даже официального авторитета, другими словами, делается намек на то, что конечная цель — захват власти — почти достигнута. Все фашистские движения стремятся выступать как авторитет, который дополняет существующее правительство и одновременно стоит к нему в оппозиции в качестве полноправной вспомогательной организации еще господствующего общественного порядка, готовый в любое время заменить его. Для выполнения этой техники имеется длинная цепочка идей, начиная от «Официальной газеты», политического шантажа до огромных полувоенных организаций, как, например, частных армий национал-социалистов до 1933 года. Метко ее характеризует американское выражение «self-styled»[95] или «self-appointed authority»[96]. Однако весьма характерно, что ее пришлось охарактеризовать стандартным выражением, так как трюк — придание партикулярным и частным предприятиям вида общественных и установившихся институтов — сам стал институтом, что является, вероятно, признаком глубоко укоренившегося перехода современного общества к бюрократии.

Один из самых успешных лозунгов национал-социалистов был направлен против якобы бесчисленных партий в Германии. Отсутствие внутреннего единства они считали причиной кризисов в Веймарской республике, особенно ее неспособность в последние годы создать здоровое большинство в парламенте. Этот немецкий трюк оправдывал себя даже за границей, где часто утверждали, что демократия едва ли могла бы функционировать при наличии 20–30 партий. С самого начала эта идея основывалась на лжи, большинство якобы вредных партий никогда не играли решающей роли и никогда их не было больше 6–7, которые еще имели какое-то значение. Показательно то, что в США, несмотря на их старую и стабильную двухпартийную систему, применяется призыв к единству как прикрытие для тоталитарного репрессивного содержания. Томас применяет его очень часто, не скупясь. Еще больший вес, чем настоящий хаос, имеет предостерегающий призыв к единству. У понятия единства в том смысле, в каком оно здесь применяется, отсутствует какое-либо специфическое содержание. Единство как таковое объявляется идеалом, так как благодаря его формализму оно может быть поставлено на службу самым худшим целям. По всей форме Томас проклинает отсутствие единства в американском обществе, особенно в политической и религиозной жизни, и восхваляет единство как единственную надежду на спасение от постоянно грозящей анархии. С другой стороны, собственная организация якобы олицетворяет такое единство или, по крайней мере, стремится к нему, несмотря на все свои характеристики как партии. Пропаганда Томаса проявляет одну из самых глубинных основных черт фашизма: нечто чрезвычайно ограниченное и частное выдавать за тотальное (всеобщее), за целостность, общность. Он извлекает выгоду из постоянно присутствующего чувства, что в современном обществе нет настоящей солидарности, направляет его в сферу очень специфических интересов, которые являются антагонистическими по отношению к такой солидарности, т. е. представляет интересы своего шантажа.