Прима защищал сенатор, который, по общему мнению, был порядочным человеком и находился в милости у Августа. Его звали Мурена, хотя в источниках встречаются различные варианты написания его имени – Лициний Мурена или Варрон Мурена. Возможно, он состоял в родстве с человеком, который умер до или вскоре после вступления в должность консула 23 г. до н. э., хотя степень этого родства установить сложно. Его родная или сводная сестра Теренция была замужем за Меценатом, а другой родственник – Гай Прокулей – принадлежал к числу близких друзей Августа. Причины подозревать Мурену во враждебности к Августу отсутствовали, так что, по-видимому, его единственной заботой как главного защитника – а в поддержку Прима выступили еще и другие – было добиться оправдания клиента. Достаточно почитать речи Цицерона, чтобы увидеть, с какой готовностью римские адвокаты искажали действительность.

Не вызывало сомнений, что Прим напал на одрисов или что это племя официально считалось союзным римскому народу. Возможно, защита утверждала, что это ложь и что племя замышляло или совершило некие враждебные действия, за что и было наказано, – Юлий Цезарь некогда предложил похожее оправдание для нападения на германские племена во время перемирия. Но Прим зашел еще дальше, утверждая, что ему дали разрешение – возможно, даже прямые указания начать атаку. Дион Кассий говорит, что показания разнились. Сначала он уверял, что это Август дал ему такое поручение, а потом вдруг сказал, что это сделал Марцелл. Вероятно, он имел в виду, что Марцелл передал ему намек или прямое указание от Августа.[458]

Это вызвало потрясение по многим причинам – не в последнюю очередь потому, что из его показаний следовало, будто проконсулу может приказывать или рекомендовать что-либо сделать подросток, сам лишь недавно допущенный в сенат. Это напоминало первые годы правления триумвиров или даже монархию, когда ни один магистрат или наместник не обладал независимостью и вынужден был выполнять приказы правителя или людей из его ближайшего окружения. Подобная картина весьма отличалась от того образа, укрепления которого желал Август в 27 г. до н. э. или когда недавно сложил с себя консульство и в театральной манере отказался от диктатуры.

Марцелл был мертв и не мог дать показания. Цезаря Августа вызывать в суд не стали, поскольку никто не хотел бросать вызов его авторитету. Мурена и Прим надеялись, что достаточно будет простого упоминания имени принцепса, чтобы замутить воду и способствовать оправданию наместника. В прошлом римские суды часто оказывались не в состоянии осудить тех, чья вина не вызывала сомнений, и сейчас, возможно, многие присяжные испытывали расположение к Приму или готовы были проявить снисходительность в обмен на обещание будущей дружбы и благосклонности.

Август явился в суд, несмотря на то, что никто не осмеливался или не хотел просить, чтобы он пришел. Он ясно дал понять, что готов дать показания, а когда председательствующий претор спросил, действительно ли он давал Приму такое поручение, как тот утверждал, принцепс ответил отрицательно. Потом его стал допрашивать Мурена, который к этому времени все больше впадал в отчаяние из-за того, что присутствие и репутация принцепса способствовали тому, чтобы оказывать давление на его клиента. Бесспорно, оба пытались избежать этого, и вскоре смесь гнева и страха заставила защитника перейти на агрессивный и оскорбительный тон, обычный в римских судах. Август оставался раздражающе невозмутимым. Когда его спросили, по какой причине он здесь и кто его вызвал, принцепс лаконично ответил: «Res publica».

Прима признали виновным, хотя многие присяжные проголосовали за его оправдание. Скорее всего, они поступили так из-за своих связей с обвиняемым, хотя, возможно, некоторые из них были просто раздосадованы вмешательством Августа в судебный процесс. Невозможно установить, правду ли сказал принцепс, а если да, то всю ли правду или он только избегал прямой лжи, используя осторожные, вводящие в заблуждение формулировки, подобно многим современным политикам. То, что он действительно хотел нападения на одрисов и устроил его столь грубым способом, кажется маловероятным. Тем не менее есть указания на то, что иногда он бывал разочарован в суждениях и поведении Марцелла, и это дает некоторые основания полагать, что его племянник в самом деле мог что-то неосторожно сказать Приму.[459]

В то время как многие восхищались спокойным и полным достоинства вмешательством Августа, по крайней мере, некоторые подозревали обман. Тот факт, что Прим уверял, будто получил приказ и ждал, что ему поверят, лишь подчеркивал, что всемогущество принцепса вопреки создаваемому им республиканскому фасаду – реальность, а это было весьма вредной тенденцией независимо от обстоятельств дела. Разумеется, Мурена был в бешенстве, а спустя несколько месяцев его назвали в числе заговорщиков, готовивших покушение на Августа. Разговоров о подобных заговорах не звучало со времен попытки Лепида организовать государственный переворот после битвы при Акции. Руководил заговором Фанний Цепион, считавшийся человеком с сомнительной репутацией, хотя следует ли это понимать в том смысле, что он придерживался республиканских взглядов, сказать сложно – быть может, он больше походил на Катилину, чем на Брута.

Цели заговорщиков столь же неясны, сколь и их личности, но большинство явно было сенаторами или происходило из сенаторских семей. Возможно, они надеялись убить Цезаря Августа и восстановить традиционную систему правления так же, как «Освободители» в 44 г. до н. э. Даже если дело обстояло таким образом, то они, подобно Бруту, Кассию и прочим, могли также стремиться к личной славе и политической выгоде в будущем. С одной стороны, не исключено, что они намеревались избавиться от «тирана» и заменить его другим из числа своих. Если все и впрямь обстояло именно так, то их дело далеко не продвинулось. Юлий Цезарь предпринимал недостаточные меры предосторожности, чтобы защитить себя. В распоряжении Цезаря Августа находились преторианцы и другие телохранители, однако помимо этого у него еще была менее заметная, но зато весьма эффективная сеть шпионов и осведомителей, поскольку он не хотел повторить судьбу дяди.

Были выдвинуты обвинения, и заговорщики бежали еще до того, как начались судебные процессы, а может, и вскоре после их начала. Их отсутствие не помешало разбирательству дел, а в качестве одного из обвинителей выступил Тиберий. Обвинение вообще было занятием молодежи, что давало вступающим в жизнь нобилям возможность привлечь к себе внимание общественности на раннем этапе карьеры. Обыкновенно побег расценивался как признание вины. Кроме того, это было одной из привилегий нобилитета непосредственно перед или сразу после осуждения – в прошлом многие забирали свое движимое имущество и удалялись в изгнание в союзный город, где жили в комфортабельных условиях. Это означало потерю гражданских прав[460] и конец карьеры, но зато помогало избежать смертного приговора.

Цепиону, Мурене и прочим отказали в этом традиционном снисхождении. За ними послали солдат – предположительно преторианцев, – и заговорщики были схвачены и казнены. Отец одного из казненных впоследствии похвалил раба, который пытался защитить его сына, и публично казнил другого, который его предал. Говорят, жена Мецената предупредила Мурену о том, какая судьба может их ожидать. Поскольку ходили слухи о том, что у нее давняя интрижка с Августом, непонятно, кто был ее источником – муж или принцепс. По слухам, Август вел себя сдержанно по отношению к старому другу, но, учитывая, что влияние Мецената в основном носило тайный характер, судить о справедливости этого утверждения трудно. Вероятно, в конечном счете это было не более чем сплетней, и Меценат, насколько мы можем судить, оставался близок к Августу.