— Что это? — спросил Олег, вслушивавшийся в напевные слова. Йерикка закрыл глаза ладонью и глухо ответил:

— Я спрашиваю: мама, где твой мальчик будет искать тебя? Снег вокруг, снег пляшет в воздухе, далеко ушла весна, и ты вместе с ней, твои руки, твое лицо — их нет, нет… Вот так в общих чертах.

Больше Олег не опрашивал. Он сидел и чувствовал, как мокнут глаза, и почему-то совсем не было стыдно, хотя Йерикка отнял руку от лица — его глаза тоже были мокрыми. 'Мама, я вернусь, — отчаянно подумал Олег, — вернусь, я вернусь, ты только дождись меня?"

…Мальчики сидели у окна и молча смотрели, как падает снег. Они ждали вельбот… или человека.

Они ждали конца — и то, каким он будет, зависело от такой непрочной вещи, как человеческая честь.

* * *

Б пятнадцати верстах к северу, в палаточном городке. Чубатов тоже смотрел на этот снег, шедший над его лагерем.

Ему было скверно. Час назад в гости к нему явился офицер-психолог бригады, принёс с собой две бутылки самогонки — и остался «посидеть». Чубатов выпил не больше стакана — за компанию. Но психолога это не смутило. Остальное он выжрал сам — и не упал, не уснул, свотина (хотя Чубатов очень надеялся, что этот крысеныш, выпускник особо патронированной данванами школы, свалится под стол и задрыхнет.) Но тот упрямо сидел, нес кааую-то несусветную хрень, звонил во все лапти и по временам начинал мерзко икать. Чубатов видел, что психологу страшно. Прошлого психолога фоорда горных стрелков N19, чье место занял крысёныш, шлёпнули два дня назад прямо возле палатки, надрезным охотничьим жаканом в затылок. Пуля прилетела со склона холма недалеко от лагеря — посланные туда стрелки обнаружили после долгих поисков обстоятельно оборудованную и идеально замаскированную лежку. Психолог «отличился» при сожжении Каменного Увала, и Чубатов готов был поклясться — пуля прилетела "оттуда".

Но Авдотьев был хотя бы смелым человеком — не откажешь. И отличным стрелком. Нынешний же… Чубатов поморщился. Дело не в молодости. Обоим адъютантам Чубатова было по 18, но один из них вынес контуженного офицера на себе из того страшного ущелья, а второй, трижды раненый пулями

горцев, все-таки поднял месяц назад людей в атаку, заставив партизан отступать в лес… Психолог был трус. Он даже тщательно маскировал офицерские наплечники тщательно разложенным по плечам капюшоном. Можешь не стараться, яростно подумал Чубатов, стоя у затянутого пленкой-светофильтром окошка, такое говнище, как ты, ни одна пуля не возьмет. Убивают как раз тех, кто чего-либо стоит. На тебя враг не потратится… но, кажется, потрачусь я, если ты не заткнёшься!!!

— …крах их дикарского мира! И я счастлив, что участвую в этих эпохальных боях, которые решают судьбу последнего не приобщенного к великой цивилизация уголка нашего славянского мира!

"Ты участвуешь, — подумал Чубатов уже с насмешкой, — как же! В эпохальных боях, — офицеру стало гадко. — .В эпохальных! Двести тысяч против двадцати с небольшим — горских охотников и лесовиков-землеробов! Эпохальные бои! Скажи кому понимающему — уссутся со смеху! Эпохальные…"

— …недостаточное влияние моральной подготовки. Идея! Солдата должны воевать за идею! Только идею можно противопоставить врагу, живущему по законам каменного века. После нашей победы мы уничтожим эту заразу, не останавливаясь перед жестокостью, перед кровью…

Чубатов повернулся. Слушать разглагольствования о крови из уст этого гугнивца было смешно и противно. В палатке он воюет лихо. А к себе идти боится, потому что даже сейчас, пьяный, думает о снайпере, который сейчас лежит за камнем или сидит на дереве и ждет. Просто первого попавшегося на глаза.

А психолог что-то все нес и нес о великом будущем, о совместном процветании всех народов континента под справедливым, мудрым к разумным правлением данванов, о том, как вражеские полчища (от еще, где же он их увидал — "полчища"?!) скоро поймут бесперспективность борьбы… и было все это так же бесполезно и тошно, как прокисшая овсяная каша. Поэтому Чубатов прервал его на полуслове:

— А войну эту мы проиграем.

Психолог подавился оставшейся половинкой слова, выпучил глаза, будто перед ним возникла алкогольная галлюцинация. А Чубатов повторил даже с каким-то удовольствием:

— Проиграем.

— Ты… ты… чего? — глаза крысеныша забегали, Чубатов следил за ним со злорадством. — Ты чего… ты меня… проверяешь, что ли?!

— Да ты не зыркай по сторонам, данванов тут нет… Я тебе говорю, что думаю, ты так и прими… — Чубатов хотел добавить "и передай", но удержался.

— Да как же мы можем её проиграть? — психолог медленно приходил в себя.

— Ты лучше мне скажи, как мы ее можем выиграть? — прямо спросил Чубатов. — За счет чего мы ее выиграем? 3а счет техники? Так я тебе как офицер скажу — в этих местах не техникой воюют, а бойцами. А наши бойцы одного хотят — живыми домой добраться. Одними хобайнами воевать будем? И не трещи мне, что у них там, у горцев, беззаконие и дикость. Это у нас — дикость узаконенная. Они там у себя, если подонка видят, то вешают его, а не подводят под его действия психологическую базу для изучения. Если насильник объявляется — они ему хозяйство оборвут, и дело с концом, — скаламбурил Чубатов, — а не условное заключение дают. Если вор отыщется, они ему из племени дорожку покажут — и все. А вместо законов у них, дураков, совесть. Поэтому и нет ни негодяев, ни насильников, ни воров. Дикая земля, понимаешь? Ты ж как сидел в своем Защеканске, так дальше школы нос и не высовывал, а я где только не был — и я

тебе так скажу: если и осталось еще на Мире места, где люди по-людски живут — так это вот в этих племенах. Ну, может ещё у анласов, да у лесовиков кое-где, куда мы еще ручки шаловливые не протянули. И будь моя воля — я бы своих сына с женой из вашего цивилизованного рая в эту дикость переправил. Примут без проверки, потому что им Верья велит местью слабому гнушаться.

— Но эти горы — наша земля! — выкрикнул психолог.

— На хрена она тебе?! — рявкнул Чубатов, и крысеныша вжало в спинку кресла. — Ты ж на ней только срал и спал! Ты ж за всю жизнь ни финты не создал — ни ребенка, ни хлеба, ни машины, ни идеи хоть какой — паршивенькой, но своей! А они — они на этой земле живут. Как люди живут, а не как звери о двух ногах, в каких мы превратились. Вот и бегать нам до снега за этими четами их, а потом будем сидеть на побережье, пока нас в воду не спихнут, или пока данванам не приспичит — они все эти горы с землей сравняют, и вся недолга! И так и сяк мы тазиком накроемся. Им там, на своем Невзгляде, гордость под горло встала — непременно они хотят, чтоб горцы им поклонились в ножки и ключи от своих городов принесли, вот и гонят нас на убой. Только это им не хангары — это славяне, настоящие славяне, а не название! Так что во… — Чубатов сделал похабный жест, — …во им ключ, и пусть себе вставляют его в… А ты пошел отсюда, сука! Вон! — Чубатов двинулся на крысеныша, но тот с неожиданной прытью вскочил и вылетел за полог.

Чубатов еще раз остервенело выругался и пинками вышвырнул следом пустые бутылки. Хотел присесть, но услышал голос адъютанта: