Просмотр новостей стал единственным событием, которым можно было растормошить обитателей Первой общины. Большего Сергей Васильевич общинникам не позволял – опасался, как бы злоупотребление телепередачами, в особенности художественными фильмами о красивой жизни, не вызвало новый наплыв массового суицида. Новости же так или иначе вращались вокруг анклава миротворцев и являлись достаточной пищей для ума усталых общинников. Для голодавшего длительный срок человека тарелка бульона предпочтительней уставленного яствами стола…

Само собой, возвращение Президента невозможно было сохранить в тайне. Однако, будучи человеком, закаленным службой во внешней разведке, он не стал разглашать всех подробностей своего чудесного побега из блокадной зоны. Сказал лишь, что целые сутки полз по мерзлой земле, накрытый белой простыней. На провокационный вопрос, как ему посчастливилось не обморозиться, он ответил, что прошел в Староболотинске суровую школу выживания и посему ни холода, ни голода отныне не страшится.

Первым делом Президент устроил публичную головомойку тем, кто в его отсутствие настаивал на ядерном ударе по оккупированному инопланетным врагом Староболотинску.

– В городе находится огромное количество выжившего населения! – поведал Президент всему миру. – Они прячутся по щелям, мерзнут, голодают и при этом не перестают надеяться на нашу помощь. И чем же вы собираетесь им помочь? Ядерной боеголовкой?.. Я думаю, что всем нам за такие мысли должно быть стыдно! Проблема действительно не из легких. Наши враги могучи, но они далеко не бессмертны. Я сам видел, как их убивали обыкновенные люди, такие, как вы и я! Так что будем искать наиболее оптимальное решение для выхода из кризиса.

– У вас уже есть на этот счет какие-нибудь идеи? – раздался вопрос из зала.

– Да, есть! Они основаны на новейших технологиях и будут реализованы в самое ближайшее время, – ответил Президент, ограничившись этим расплывчатым ответом.

Дальнейшие репортажи рассказывали об усилении активности военных по всей планете и о железнодорожных составах, стягивающихся к зоне чрезвычайного положения.

Однако какого-либо беспокойства в стане врага замечено не было: либо он настолько верил в свою непобедимость, что совершенно не интересовался происками землян, либо тоже запланировал нечто грандиозное и просто не хотел размениваться по мелочам, отвлекаясь на обычные вылазки. Но в любом случае пренебрегать конспирацией Верховный Главнокомандующий никому не позволил, и как репортеры ни старались, сверх того, что Президент заявил на первой пресс-конференции, они у него так ничего и не выведали.

– Что бы такое ценное потребовать у тебя за эту услугу… – Мигель в задумчивости поднял глаза к потолку бомбоубежища, выискивая в уме ответ на абсолютно непонятную Мефодию загадку. Последняя услуга, которую помнил за ним акселерат, была переданная за обедом соль, но раньше мастер платы за подобные мелочи не взимал. – И взять-то с вас, уважаемая жертва акселерации, нечего, вот ведь незадача… Может, еще один портрет тебе заказать? В полный рост и при регалиях.

– Поясните, пожалуйста, уважаемый носитель двенадцати дисциплинарных регалий, за что это я должен увековечить вас в акварелях? – хмыкнул Мефодий, несмотря на подавленное настроение, нашедший в себе силы воздать мастеру ответным сарказмом.

Впрочем, Мигель испытывать его терпение не стал и, поманив в общее жилое помещение, молча указал в противоположный конец зала – туда, где располагалась первая партия эвакуированных членов Второй общины.

– Это я их обнаружил! – похвастался Мигель. – Пока вы там наверху наслаждались свежим воздухом, мы тоже решили зря времени не терять. Наведались на станцию метро, где окопалась Вторая община, проторили дорогу и прихватили кое-кого из желающих сменить обстановку… Я когда их увидел, чуть было мимо не прошел, но потом все-таки признал – мастера не проведешь!

До Мефодия наконец дошло, кого имеет в виду остроглазый Мигель.

В дальнем углу помещения неспешно раскладывало пожитки ничем не примечательное семейство – по-видимому, муж, жена и не то престарелая мать, не то бабушка. Вид у всех троих был измученный: как-никак они только что отмахали несколько километров по тоннелям метро, отнюдь не приспособленным для пеших прогулок. Признаться, акселерат и сам не обратил бы на это семейство внимания, если бы не Мигель.

Первой Мефодий узнал Раису, и то лишь потому, что она повернулась к нему лицом. Острый носик Раисы Николаевны торчал из-под укутывающей ее древней вязаной шали, которую, наверное, носили еще во времена первых пятилеток. Шаль и грязь на лице Раисы старили бывшую жену господина Ятаганова-младшего лет на пятнадцать, но Мефодий невольно отметил, что глаза ее – большие, карие и бездонные – все так же обворожительно прекрасны.

Некогда любительница роскошных туалетов, ныне Раиса предпочитала короткий полушубок на овчинном меху, стеганые ватные штаны и валенки, которые были великоваты даже ее сегодняшнему супругу, представительному Кириллу Петровичу Ятаганову-старшему.

Сам Кирилл Петрович, или, как он любил называть себя по аналогии с «Дубровским», Кирила Петрович, после всех злоключений, что пережили они с женой за последние месяцы, из прежней своей представительности сохранил лишь высокий рост, да и то только потому, что рост взрослого человека – величина практически неизменная. От былой упитанности и подчеркнутой холености делового человека у Кирилла не осталось и следа. Нечесаные космы, торчащие наружу из-под драной кроличьей шапки; дубленка, когда-то благородная, а теперь заляпанная грязными пятнами всех оттенков; утепленные охотничьи штаны, разодранные на коленях и грубо заштопанные суровыми нитками; одного размера с Раисиными неаккуратно обрезанные валенки… Таким являлся сегодня облик бывшего владельца четырех магазинов.

Пока жена отогревала замерзшие пальцы над тусклым пламенем керосинки, Кирилл развязывал баул с вещами и расстилал на полу принесенный с собой матрас. Движения рук Кирилла были резкими и раздраженными, будто он сейчас не распаковывал вещи, а увлеченно играл с невидимым противником в настольный хоккей и при этом проигрывал.

Сидевшая чуть поодаль от них щуплая старушка с кудрявой собачкой на руках родственных связей с четой Ятагановых не имела, но пришла в Первую общину наверняка вместе с ними. Старушку Мефодий опознал сразу, поскольку тяжкие скитания по холодным подземельям ее совершенно не изменили. Пелагея Прокловна, она же агент Пелагея в среде высших землян и просто Прокловна для остальных знакомых, выглядела на удивление бодро и, кажется, нисколько не мерзла в своем платочке, ватнике и спортивном трико. Из вещей при ней имелся один безразмерный рюкзак с притороченным сверху матрасом, за которым при желании могли спрятаться три подобных Прокловне миниатюрных бабули. Похоже, что изнурительный марш-бросок по пересеченной местности утомил Прокловну не больше, чем прогулка по магазинам. Оно и понятно – в пору лекарственного травосбора, собирая свои гербарии, целительница-старушка отмеривала в пригородных лесах дистанции куда длиннее.

Прокловна склонилась над своим фокстерьером Тузиком и что-то тихонько шептала в его мохнатое ухо, очевидно, успокаивала взволнованную переменой обстановки собачонку. Тузик нервно ерзал у нее на коленях, жалобно поскуливал и с рук хозяйки отказывался слезать категорически.