- Но когда он сунулся в полярные воды с женой и дочкой… Честно скажу, задело полярное достоинство… И суеты же вокруг него было…

В.В. считал Симонова баловнем судьбы и не мог простить ему близости к высокому партийному начальству. Но готов был отпустить ему все грехи за одно только стихотворение «Жди меня».

Переживал, что не сложились отношения с Александром Твардовским. Тот не напечатал в «Новом мире» ни одного посланного ему рассказа.

О Владимире Богомолове воодушевленно:

- Преклоняюсь перед ним за «Ивана»!

И снова о Севере.

- Губа Белушья на Новой Земле есть. Вот туда выбрасывались остатки конвоя PQ-17, да и других тоже. Судов скопилось немало. После войны их подлатывали на месте, а потом буксировали в Мурманск. Так возник сюжет фильма «Путь к причалу»…

И прекрасная песня - «…,Друг всегда уступить готов место в шлюпке и круг».

На столе коллективное письмо в газету, которое принесли Конецкому на подпись. Письмо в защиту офицеров-подводников, которых избили питерские милиционеры. Среди пострадавших - Герой России. Конецкого трясет от возмущения. И опять все комментарии в адрес питерской милиции и ее шефа - непечатные. А что тут еще скажешь?

Возымеет ли действие это письмо? Они газет не читают…

Поражаюсь Конецкому, безнадежно больной человек, почти все время лежит, а работает в режиме народного депутата, хотя никуда и не избран. Шлют ему жалобы, просьбы, письма - и в каждом крик отчаяния: помоги, ты писатель, ты все можешь, заступись, позвони, напиши…

* * *

В кабинете, который и гостиная, и опочивальня, хранятся среди прочих реликвий - «алехинские шахматы». Дядя Конецкого играл на этой доске с самим Алехиным. У В.В., между прочим, первый разряд по шахматам.

Однажды - в год 300-летия российского военного флота - отдых на тахте был прерван звонком в дверь. Конецкий открыл и глазам не поверил - на пороге стоял Главнокомандующий Военно-Морским Флотом России адмирал Владимир Куроедов, а с ним - командующими флотами Севера, Балтики и Тихого океана. Проведать больного писателя пришли флотоводцы, выросшие на его книгах. Главком вручил именные часы. Подобного визита история отечественной маринистики не знает. Дорогого то стоит…

* * *

5 сентября 1997 года. Снова в Питере, снова у Конецких. Пьем чай и кое-что покрепче… Хмель выпускал из него старые морские стрессы, будто джинов, насидевшихся в обросших ракушками запечатанных бутылках.

- В послевоенные годы на репарационных и трофейных судах не хватало судоводителей. Капитанами назначали кого угодно. В Зунд ходили нас скорости в четыре узла. Минные поля не все сняли. Прикидывали: если нос на мину напорется, то корма уцелеет.

Помянули чаркой новопреставленную принцессу Диану. Он не сомневался: убили.

Спросил, над чем работаю. Честно признался - над добыванием средств к выживанию. Возмутился:

- Коля, посылай все на х… и садись за работу. У тебя еще есть шанс. Время уходит…

Боже мой, как хочется последовать его совету!…

* * *

Я получил от Конецкого три замечательных подарка (помимо книг с автографами). Это том «Храм Спасения на водах» с множеством редчайших фотографий и документов. Это фотография Анны Тимиревой, подписанная на обороте Валентином Пикулем: «Анна Васильевна, дочь директора московской консерватории В.И.Сафонова, жена командира крейсера «Баян» на Балтике - Тимирева. «Самоарестовалась» с адмиралом А.В.Колчаком (смотри стенограммы его допроса). Во втором браке за инженером Книппером, братом актрисы Книппер-Чеховой; Умерла под Москвой надавно, была подругой Анны Ахматовой. Вите Конецкому - от Вали Пикуля. Riga.» И приписка сбоку - «За траву с поля Аустерлица!» Надпись, к сожалению, не датирована. Но надо полагать, что сделана в конце 70-ых годов, поскольку Анна Тимирева умерла в 1975 году. Конецкий, как я понял, подарил своему бывшему однокашнику по военно-морскому училищу траву с Аустерлицкого поля. В ответ получил редчайшую (да и «крамольную» по тем временам) фотографию Анны Тимиревой. Это все равно, что Булгакову в разгар работы над романом, привезли бы горсть земли с Голгофы.

Подарок третий: увесистая связка с дневниками моряков, которые были интернированы в немецких портах 22 июня 1941 года. Всю войну экипажи попавших в ловушку пяти советских теплоходов «“Хасан”, “Потанин”, “Волгалес”, “Днепр”, “Эльтон” провели в замке Вюрцбург в Баварии… Уходили моряки в рейс на пару недель, вернулись - через четыре года, да и то не все… Те, кто вернулся, написали свои воспоминания и отправили их Конецкому.

- Возьми в Москву. Мне уже этим не заняться… А тут есть интереснейшие вещи…

То был царский подарок. Увез тетради в Москву. Месяц сидел над дневниками, разбирал почерки, делал выписки. В конце концов, что называется, с подачи Конецкого, получилось документальное повествование «Узники замка Вюрцбург». Открылась совершенно неизвестная страница войны.

* * *

Вечером 7 марта 2000 года позвонил Конецким из любимой гостиницы «Октябрьская». Трубку по обыкновению сняла не Татьяна Валентиновна, а сам В.В., судя по голосу - в настроении преотвратном:

- Приезжай, если можешь…

Приехал. В.В. открыл дверь:

- Проходи… Я холостякую… Таня в отъезде.

Выпили по рюмке. На морской карте были развешаны фото родственников. В.В. стал объяснять - кто есть кто:

- Это отец. Он был транспортным прокурором. Вторым браком женат на немке. Представляешь - беспартийный и женат на немке! Это в сталинские-то времена! Ох, сколько ж он отправил на тот свет во имя Сталина!

Об отце В.В. говорил со смешанным чувством боли и гордости…

Среди прочих родственников в импровизированной портретной галерее оказались и царский офицер в пенсне и кителе - штабс-капитан Гриббель, и балерина Конецкая, и прочая, прочая… Он помнил всех, он прощался со всеми.

Потом вдруг сказал:

- Знаешь, я скоро умру…

Сказано это было просто, без пафоса, как будто речь шла об отъезде на дачу, которой у него никогда не было. Бесполезно было разуверять его в обратном. Тут любые возражения, протесты, утешения отдают дешевым оптимизмом, наигранным бодрячеством, все аргументы - нелепы и пошлы.

- Давай попрощаемся…

Мы обнялись. Защемило сердце. Я и сам чувствовал, что это расставание навсегда. Уж если В.В., человек не склонный к сантиментам, вдруг «дал слабину», значит и в самом деле, предстал на пороге вечности, да простит он мне эту патетику. А потом он сказал слова, которые буду помнить всю жизнь:

- Знаешь, товарищество дороже дружбы. Друг по-дружески может подгадить… Товарищество - строже. Мы - товарищи.

* * *

О смерти беседовали и до этой встречи. В.В. говорил о ней без страха, но уважительно понижая голос: