Шелковичные деревья, которые украшают сельскую местность по всему Провансу, в Севеннах и на Корсике, являются живописным воспоминанием о «золотой лихорадке» в сельском хозяйстве. В середине XIX века благодаря более совершенной системе сообщения и доступному кредиту крестьяне получили возможность выращивать одну культуру – на продажу, а не несколько различных растений для еды и удобрения почвы. Каждую весну они обрывали блестящие зеленые листья своих шелковиц и использовали как корм для шелковичных червей; второе, более грубое поколение листьев скармливали козам. Разумеется, результат выглядел уродливо – много акров лишенных листвы деревьев, похожих на торчащие из земли взлохмаченные щетки. Сейчас на зеленых берегах Роны о прошлом напоминают только большие осыпающиеся террасы на склонах холмов и постройки почти без окон, где когда-то шелковичные черви в искусственном тепле жевали листья с шуршанием, похожим на шум сильного дождя. Они свидетельствуют о том, что в краю промышленного растениеводства жизнь была такой же трудной и непредсказуемой, как на металлургических заводах и в угольных шахтах.

В 1852 году среди шелковичных червей начала распространяться болезнь, которая называется пебрина. В 1869 году Луи Пастер нашел средство против нее, но к тому времени французские производители шелка разорились, зато стало возможным плавание по Суэцкому каналу, и с Востока начали ввозить более дешевый шелк. Червь принес процветание, а микроорганизм унес. Примерно в это же время на виноградные лозы, которые мелкие арендаторы бросились сажать на своих полях вместо ржи и пшеницы, напала болезнь, вызываемая грибком и проявляющаяся в черном, как перец, налете – мучнистая роса, или оидиум. На замену больным растениям привезли американские лозы. А потом, в 1863 году, несколько виноградарей в департаменте Гар заметили, что листья и корни новых лоз становятся коричневыми и черными. Постепенно тля под названием филлоксера уничтожила виноградники на территории площадью более 6 миллионов акров – от Ниццы до Бургундии и от Нарбона до Луары. Многие крестьяне, считавшие, что им не следовало отказываться от старого способа хозяйствования, решили, что новое бедствие подтверждает их правоту. Импортированная тля стала своего рода ускорителем колонизации Алжира французами. Тысячи людей либо покинули Францию, либо отдались на милость северной промышленности.

Наглядные признаки политических и экономических изменений легко обнаружить и даже прочесть. Многие фабрики XIX века работают до сих пор. Почти в каждом городе или селении есть хотя бы один мемориал в честь героев войны, улица, названная в честь генерала или сражения, или здание с гербом одной из двух империй и пяти республик.

В XIX веке в облике Франции произошли значительные изменения. Но их масштаб был так велик, что человек может проехать страну из конца в конец, не заметив их и не догадавшись, что многие пейзажи, которые ему кажутся типично французскими и существовавшими во Франции всегда, на самом деле моложе, чем Эйфелева башня. Каждый знает, что XIX век был временем перемен. Но для многих людей дороги, поезда, образование и канализация были всего лишь обычными новинками по сравнению с полным и необратимым преображением их мира. Когда ищешь подобия для сравнения, в первую очередь, разумеется, приходят на ум уничтожение Аргонского леса в Первую мировую войну, выравнивание Нормандии во время Второй мировой войны и пожары, которые каждый год уничтожают большие площади леса на берегах Средиземного моря и Атлантики. Но даже эти катастрофы все же имеют другой масштаб. Возможно, ближе всего по пережитому опыту к жителям Франции XIX века были люди каменного века, которые видели, как вулканы Центрального массива по-новому перекраивали их горы.

В XIX веке преображение Франции началось с очень мелких индивидуальных побед над зарослями колючего кустарника и болотами. Следующим этапом стало создание монастырских и королевских имений. Затем появились гигантские проекты, которые осуществлялись на средства предпринимателей и государства. К середине XIX века освоение невозделанных земель и осушение болот происходили на огромных пространствах со скоростью несколько тысяч акров в день. Половина вересковых пустошей в Бретани исчезла за половину столетия. Их вскопали и удобрили странствующие артели сельскохозяйственных рабочих и колонии сирот и подкидышей, которых нанимали крупные землевладельцы. Северяне привыкли видеть симметричные по форме поля, плотно покрытые густыми посевами и встроенные в цепочку поставки продуктов в города. Вересковая пустошь без единой тропы, по которой ходят всего несколько убогих грязных овец, казалась им пропадающим зря местом, а не общим для многих пастухов ресурсом скотоводческой экономики. Вскоре лишь немногие люди помнили, что эти вересковые пустоши сами когда-то были ценой мучительного труда отвоеваны у болот и лесных зарослей.

Всеобщая одержимость французов освоением «пустых земель» нашла отражение в политике правительства и в инициативах частных лиц. Качество жизни тысяч людей повысилось. Область Домб в центре восточной части Франции когда-то была «сырой больницей, скрытой в тумане», и четыре пятых ее жителей болели малярией. В 1850-х годах началось осушение ее земель и посадка на них лесов, и через двадцать лет средняя продолжительность жизни местных жителей в Домбе увеличилась с 25 до 35 лет. Песчаная Солонь была вскопана экскаваторами, осушена и засажена лесом; организаторами этих работ были крупные землевладельцы, в том числе Наполеон III. К началу ХХ века жители Солони жили дольше и были на несколько дюймов выше своих родителей, а раньше люди там считали себя здоровыми, если болели только болотной лихорадкой. Область Дубль была непригодной для сельского хозяйства «черной дырой» – краем папоротника и болот между винодельческой областью Либурне и пастбищами Шаранты. Монахи-миссионеры из ордена траппистов в 1868 году поселились там на холме возле деревни Эшурньяк, жители которой болели лихорадкой. Эти трапписты осушили землю и посадили на ней деревья. Сегодня, глядя на пыльную белую почву, ухоженные рыбные пруды и оседающую дорогу, можно лишь вообразить себе прежний Дубль.

Большие территории средиземноморской Франции преобразились при жизни одного поколения. Поля артишоков и клубники на равнине возле Карпантра выживают под жарким солнцем потому, что в середине XIX века была увеличена длина каналов Крапон и Пьерлат, и потому, что в тех местах есть много дешевых иммигрантских рабочих рук. Теперь нужно долго ехать под жарким солнцем на юг, чтобы увидеть область Кро в ее первоначальном облике – каменистую пустынную равнину. Правда, почти всюду в этой области достаточно поскрести ботинком землю, чтобы под ней стала видна прежняя степь – «невозделанная и сухая равнина Кро, каменистая и безграничная» (Фредерик Мистраль). На равнине Русильон, где люди обновили средневековые оросительные каналы и пробурили артезианские колодцы, кажется: уйди отсюда люди – и земля за несколько дней снова высохнет от жажды. У подножия перевала Пейра Дрейта, где холмы Корбьера спускаются к Средиземному морю, облака пыли мчатся по равнине, заслоняя вид на Перпиньян и снежную шапку горы Канигу. На самой равнине, под грохот реактивных самолетов и шахтерских вагонеток, среди развалин бараков военной зоны Ривесалт еще можно разглядеть каталонскую Долину Смерти, куда французские власти в 1941 году интернировали 20 тысяч испанских республиканцев, цыган, евреев и их детей. Эти люди провели последние месяцы своей жизни, помогая удобрять пустыню.