Я ел эту гадость. И так как Рыбак уселся напротив меня и снова стал приставать ко мне своим черным взглядом, я подставил ему сначала щеку, а затем затылок и принялся смотреть в сторону кладбища, словно увидел там нечто привлекшее мое внимание.

«Смотри на меня!» – сурово велел гельвет.

Но я не подчинился его команде.

«На что уставился?» – спросил Рыбак.

«Там кто-то ходит», – солгал я.

«На меня смотри!» – сердито повторил гельвет.

Я не хотел на него смотреть. С каждым мгновением этот человек становился мне все более и более неприятным. Вернее сказать: меня всё больше и больше раздражало, что гельвет пытается мной командовать и словно лезет ко мне в душу. Я решил оказать сопротивление, навязать собственные правила игры.

Поэтому я продолжал сочинять и сказал:

«Смотри, у крайней могилы стоит какая-то фигура».

«Там нет никого».

«Нет, есть… Женщина».

«Не вижу никакой женщины».

«А я вижу… Это старуха».

«Старуха?» – переспросил Рыбак.

А я, всё более увлекаясь игрой, продолжал:

«Конечно, старуха… Она слепая… Смотри, как она…»

Я не успел договорить, потому что в следующее мгновение Рыбак одной рукой вырвал у меня котелок, а другой зажал мне рот.

«Молчи!» – прошипел он.

Я замолчал, как вынужден замолчать человек, у которого зажат рот. И дальше говорил Рыбак.

«Вижу… Кто-то и вправду стоит возле могилы…» – сначала сказал он.

Через некоторое время, всматриваясь в сгущающиеся сумерки, гельвет удивленно добавил:

«Это действительно старуха».

А еще через некоторое время испуганно прошептал:

«Ты прав. Она слепая».

Мне захотелось тоже принять участие в разговоре. Поэтому я вежливо отодвинул руку гельвета со своего рта и в тон Рыбаку, тихо, но не испуганно сказал:

«А рядом, видишь, собака».

«Нет там никакой собаки», – по-прежнему испуганно возразил гельвет.

«Есть, – стал настаивать я. – Собака-поводырь. Слепая женщина не может…»

Но тут Рыбак снова зажал мне рот и уже в полном ужасе оглушительно прошептал мне на ухо:

«Это Морриган! Она сама собака! Она только днем слепая. А ночью видит каждую травинку! Если заметит нас – нам несдобровать!»

Я снова освободил себе рот и сказал нарочито громко:

«Там нет никого, Рыбак. Мне показалось. Теперь я вижу…»

И снова я не успел договорить. И не потому, что гельвет в очередной раз зажал мне рот. А потому, что вытянув руку и указав в сторону кладбища, я вдруг действительно увидел какую-то старую женщину, которая вышла из-за дерева и медленно двинулась в нашу сторону. Волосы у нее были седые и растрепанные, как у плакальщиц или у сумасшедших. Глаз ее я не мог видеть в сумерках и с того расстояния, которое нас разделяло. Но, судя по ее походке, по тому, как она сперва осторожно ставила одну ногу, потом приставляла к ней другую, а затем опять осторожно ставила и неуверенно приставляла…

И стоило ей сделать несколько шагов в нашем направлении, как где-то в глубине кладбища сначала тоскливо завыла, а после сердито зарычала собака, невидимая, но, судя по издаваемым звукам, большая и свирепая.

Помню, что я успел подумать: ну вот, доигрались!

Но тут Рыбак грубо схватил меня за руку, вздернул от земли, и мы побежали. Сначала через плотный, но, слава Гекате, не колючий кустарник. Потом, петляя – между деревьев. Затем выскочили на тропинку и устремились по ней в сторону озера…

Рыбак не выпускал моей руки и тащил меня за собой. Но время от времени останавливался и кричал на меня:

«Почему не слушаешься?!.. Морриган – страшная ведьма! Из ведьм самая злая и сильная!.. И сам бы погиб! И мне бы не поздоровилось!.. В сумерках очень опасно! Намного опасней, чем ночью!..»

Руку он мне отпустил, лишь когда мы выбежали на магистральную дорогу.

(3) Тут пошел дождь. И гельвет велел мне:

«Беги домой. Ты быстрее меня бегаешь. Завтра увидимся. Я тебе всё объясню».

XIV. На следующий день я не пошел к Рыбаку. Я решил, что если я пойду в деревню, гельвет мой от меня скроется, а если не пойду – сам объявится.

Точно! Не через неделю, как я предположил, а уже через день, когда я вышел на утреннюю прогулку, возле порта я встретил Рыбака: он, дескать, пришел в город, чтобы купить себе какие-то поврежденные снасти.

«Сильно испугался?» – спросил мой наставник, когда я его поприветствовал.

«Испугался? Кого?» – Я сделал вид, что не понял вопроса.

«Ведьмы. Которая угрожала нам на кладбище», – пояснил Рыбак. Взгляд у него был зеленым и детским, то есть ласковым и как бы растерянным.

Я покачал головой.

«А почему тогда не пришел?» – спросил гельвет.

Я стал придумывать причину и, заикаясь, сказал:

«Я видел сон. Ты мне приснился и запретил к себе приходить».

Я думал, Рыбак рассердится или, по меньшей мере, выразит недоверие. Но он словно обрадовался и принялся расспрашивать.

«А где ты меня видел?»

«На озере», – стал сочинять я.

«В лодке? Или на берегу?»

«В лодке».

«А лебедь где был?»

«Лебедь плыл за нами».

«И туман был?» – с детским нетерпением и с надеждой на положительный ответ спросил Рыбак.

«Да. Скоро нас окутал туман», – поспешил его обрадовать я.

Гельвет на некоторое время задумался. А потом продолжал расспросы:

«А как туман пришел? Снизу? Сверху? Со всех сторон? Или… – Рыбак сделал короткую паузу и добавил: – Или надвинулся на нас, как занавес?»

Когда так спрашивают, и ты гадаешь, ответ, на мой взгляд, очевиден. И я ответил:

«Надвинулся, как занавес. И накрыл нас сначала сверху, потом снизу, а потом со всех сторон».

Гельвет даже вздрогнул от удовольствия. Потом закатил глаза. А когда вернул взгляд, глаза у него помутнели и встревожились.

«А звуки ты слышал?» – тихо спросил Рыбак.

«Слышал. Конечно», – ответил я.

«Какие?» – быстро спросил гельвет.

Я решил немного помедлить с ответом, чтобы получить подсказку. И тотчас она последовала:

«Музыку слышал?»

«Правильно! Музыку». – Я сделал вид, что удивился.

«А видел что-нибудь в тумане?» – Гельвета снова охватило детское нетерпение

«Видел».