Еще категоричнее Юрия Горного был психиатр Михаил Буянов: «Мыс Мессингом часто встречались, потому что жили по соседству. Как психиатр я видел, что он обыкновенный фигляр, страдавший клинически выраженной псевдологией (склонность к патологической лживости с целью возвышения собственной личности в глазах окружающих). “Мемуары”, сочиненные Хвастуновым, вышли за девять лет до смерти “мага”, и Мессинг мог их исправить, но не делал этого. Значит, упорствовал во вранье. Также у него были компенсаторные фантазии — попытка избавиться от переживаний своей неполноценности. А за год до смерти появились многочисленные фобии. Однажды он позвонил мне, пожаловался, что стал бояться выходить из дома, пугался лифта, страшился, что его раздавят машины, отравят соседи. Я предложил ему полечиться у нас. Но он боялся психиатров и огласки. “Весь мир будет злорадствовать, что я сошел с ума”, — объяснил он. Я предлагал ему проверить способности с помощью приборов. Но он отказался. “Что во мне изучать? — удивился он. — Я просто артист”».

Многое из того, что сообщает Михаил Буянов, честно говоря, доверия не вызывает. Как мы уже убедились, Хвастунов был литературным записчиком, а отнюдь не инициатором создания мессинговских мемуаров, и все ошибки, в них содержащиеся, принадлежат не Хвастунову, а Мессингу. И в последний год жизни Мессинг не мог быть такой развалиной, каким его описывает Буянов, поскольку выступал почти до самого последнего дня, в том числе и с дальними гастролями в Азиатскую часть СССР.

Татьяна Лунгина утверждает, что после смерти жены к Мессингу «вновь стали обращаться больные или считавшие себя таковыми, и в обоих случаях он находил нужное “лекарство” — внушение словом. Позже я была очевидцем многочисленных таких исцелений». Здесь словам близкой знакомой мага можно верить. Но, несомненно, все больные, обратившиеся к Мессингу, страдали неврозами, и на них действовала сила внушения, которой Мессинг действительно обладал. Вообще, бросается в глаза, что Мессинг хотя и был одинок, но, как кажется, от своего одиночества вовсе не страдал и в свой внутренний мир никого не пускал, даже очень близких людей. Он любил рассказывать о себе, о своем даре, в том числе и о явно фантастических случаях встреч с великими людьми и предсказаниях великих исторических событий. Но при этом свой внутренний мир он не открывал никому, а уж тем более людям, враждебно к нему настроенным. Вольф Григорьевич утверждал, что может читать мысли других людей. Однако он всеми силами старался не допустить, чтобы другие читали его мысли или даже просто строили догадки, о чем он думает. Он творил образ великого и загадочного Вольфа Мессинга.

В мемуарах Мессинг так определял смысл своей жизни: «Я чувствую усталость и удовлетворение. Такое же удовлетворение чувствует каждый рабочий человек, окончивший свой труд и пьющий, как я, свой стакан чая. Я дал людям радость. Я заставил их думать… Спорить… Теперь можно и отдохнуть…» Вряд ли у Вольфа Григорьевича было что-то другое более значимое в жизни, чем его психологические опыты. Только ими он по-настоящему и жил.

По утверждению Лунгиной, не все гладко было во взаимоотношениях Мессинга со свояченицей, поскольку «сестра покойной жены создала в доме нервозную обстановку, непрестанно повторяя Вольфу Григорьевичу, что теперь вся его жизнь и заботы должны быть сосредоточены на могиле Аиды Михайловны… Ираида Михайловна раздувала этот культ покойной до чудовищных размеров, требуя от Мессинга ежедневного посещения кладбища. Сама она каждый день ходила на могилу сестры. Это не могло не выводить Вольфа Григорьевича из душевного равновесия, и мне до боли было жаль его… Уже через год после ее смерти Аиде Михайловне был поставлен красивый памятник — на постаменте черного гранита белый мраморный бюст покойной. На губах навеки застыла мягкая, добрая улыбка. Посещая кладбище, Мессинг часто приглашал знакомого кантора петь кадиш у могилы». Добавим, что он и сам читал кадиш на могиле Аиды Михайловны.

Журналист Владимир Кючарьянц вспоминал: «Осенью 1974 года, работая в АПН, я по просьбе американского еженедельника “Нэшнл инкуайрер” взял интервью у Вольфа Мессинга. Мы проговорили несколько часов. Так сложилось, что я оказался последним говорившим с ним журналистом. Но никогда не публиковал записей беседы с ним. Сегодня, спустя тридцать лет, я снова опоздал: многое о нем уже известно. Кроме одного — моего впечатления. И того, о чем умолчу и сейчас: это касалось только меня. Теперь, когда все уже случилось, я могу оценить ту деликатность и осторожность, с которой Мессинг предупреждал меня. Не хотел пугать. Мое будущее казалось мне чем-то вроде беспроигрышной лотереи. Он знал, что это не так…

Он не любил выходить на улицу, ездить общественным транспортом. Крайне редко подходил к телефону. Укрывшись в своей небольшой квартире на улице Герцена, с головой уходил в книги и статьи о животных. Особенно — о дельфинах с их загадочным интеллектом, способностью приходить на помощь тонущим людям, словно уловив импульсы их страха и отчаянья. Мессинг был уверен, что они общаются телепатически, и мечтал мысленно “поговорить” с ними. Другая его слабость — детективы. Он глотал их с доверчивостью ребенка, хотя вряд ли самый захватывающий детектив мог сравниться с его собственной жизнью…

На мой вопрос, случается ли ему не справиться с заданием, Мессинг отвечает:

— Крайне редко. Трудности возникают с нелогичным, абсурдным заданием. Например, однажды, выполняя мысленный приказ, я подошел к одному из зрителей, снял с его руки часы и, положив их на пол, занес над ними ногу. Затем, обратившись к залу, принес свои извинения: “Я не могу раздавить их, как того требует задание. Это не моя вещь”.

Но случалось кое-что и похуже. На гастролях в Перми задание было на редкость простым: найти в зале определенную женщину, достать из ее сумки паспорт и со сцены назвать имя. Он легко сделал это. Вдруг из паспорта выпала фотография. Мессинг поднял ее, улыбнулся: “Какой красивый офицер. Совсем еще мальчик!”

Внезапно судорога исказила его лицо. Он вскрикнул. Схватился за сердце. Мгновенно дали занавес…

— Я увидел, как в тот момент, когда смотрел на его фото, мальчика убили, — сказал Мессинг. Меньше чем через месяц женщина получила с фронта похоронку. День гибели ее сына точно совпал с моментом “видения” Мессинга…

— Вольф Григорьевич, объясните, как все-таки вы улавливаете чужие мысли?

— Мысли других людей для меня — образы. Я не столько слышу, сколько вижу их. Какое-то место, действие, человека. Образы эти имеют и цвет, и глубину. Как если бы вы вспоминали что-то, но… не из вашей жизни. В Берлине, обнаружив в себе эту способность, я очень полюбил бродить по рынку. Где еще вы встретите столько разных людей! Где еще можно так незаметно быть пристально внимательным, как не в толпе? Помню, одна пара брела между рядами. У них был очень подавленный вид. Внезапно в моем мозгу вспыхнула яркая картина: больная девочка в постели. Я отчетливо увидел ее бледное лицо… Проходя мимо этой пары, сказал вслух: “Не тревожьтесь. Ваш ребенок поправится”.

Они остановились как вкопанные. Не знаю, что сильнее выражали их лица — страх, изумление или надежду. Именно тогда я вдруг осознал, что благодаря этой способности слышать мысли других смогу помогать людям. Особенно тем, кто остро нуждается в поддержке».