— И что она предпримет, как по-вашему?

— Если б она собиралась что-нибудь предпринимать, то уже сделала бы это.

— Думаете, она рассказала кому-нибудь?

— Прослышь хоть один человек в Порте о скандале, в котором замешаны женщины из султанова гарема, нас бы с тобой уже не было в живых.

— Может, это просто предупреждение, — нехотя пробормотал Джон.

— Может быть. Не знаю, откуда у меня такое чувство, но мне кажется, что происшествие с корабликом лишь часть какой-то огромной мозаики… фрагмент какого-то гораздо большего узора.

Минуту-другую оба сидели молча. Внизу сверкал залив Золотой Рог, в этот поздний послеполуденный час по его водам скользило множество суденышек. Виднелся и «Гектор», как раз сейчас какой-то матрос карабкался на рею. Солнце медленно опускалось за позолоченные крыши султанского дворца.

— Она хочет, чтобы мы покинули Стамбул, Джон. Когда через пару дней «Гектор» поднимет паруса, чтобы плыть на родину, мы с тобой будем на его борту.

Керью, рассеянно поигрывая своими ножами, молча кивнул.

— Мне придется сообщить обо всем другим.

— Кому сообщить? Лелло? — Керью с нескрываемым удивлением уставился на него.

— Ты что, рехнулся? Конечно нет. Я говорю о Томасе Гловере и остальных. Главным образом о нем, ибо Томас находился тут дольше, чем любой из нас, и многое сделал для компании. Похоже, что Даллем уже справился со своей задачей, и мы только что получили сообщение о том, что во дворце готовы принять верительные грамоты нашего уважаемого посла. Скоро все будет закончено, и мы сможем отправляться в обратную дорогу.

— Как скажете.

— И больше никаких посланий Селии.

— Как скажете.

— Счастье еще, что Джамаль отказался нам помочь в свое время.

— Я каждый день благодарю за это судьбу.

— Если ей неизвестно, что мы здесь, значит, она не страдает из-за этого.

— Точно.

Снова оба погрузились в глубокое молчание, в которое вдруг вплыл напевный возглас муэдзина, призывавшего правоверных к совершению предзакатного круга молитв.

— А я ведь чуть было не рассказал ей обо всем, Джон.

— Кому?

— Валиде.

— Господи Иисусе, и вы еще меня обвиняете в неосторожности.

— Собирался показать ей портрет Селии.

И снова на Пиндара нахлынули образы, порожденные его воображением. Перед ним явилась Селия, но не та, что была изображена на портрете, который всегда был с ним, заключенный в его компендиуме. Пол видел ее русалкой, плывущей по морю, ее волосы льнут к шее, струятся позади темно-золотыми длинными прядями в зеленой воде.

«Почему, почему я этого не сделал? — с болью спрашивал он себя. — У меня был единственный шанс, и я им не воспользовался. Мне нужно было броситься к ее ногам, умолять, просить валиде пожалеть нас».

Пол изо всей силы прижал к векам костяшки пальцев, и сноп искр вспыхнул перед его глазами.

«Единственный человек на свете, который мог рассказать мне все. Лучше б я узнал обо всем и умер, чем жить так, как живу я, не зная, что и думать».

— Может ли это быть правдой? Селия, восставшая из гроба? Скажи мне, что я не сплю.

— Не спите, — нехотя проворчал Керью.

В этот момент в саду появилась знакомая фигура. Человек, одетый в рабочую одежду мастерового, завидев их, зашагал быстрее. Это был Томас Даллем, органных дел мастер.

— Как дела, Томас? Какие новости? — окликнул его Пиндар и спрыгнул со стены. — Я слышал, что вас можно поздравить. Построенный вами автомат опять работает как новенький. Это отлично.

— Ну.

Даллем, никогда не отличавшийся словоохотливостью, молча стоял и неловко мял в руках шапку.

— Чем я могу быть вам полезен, Томас?

— Мне-то, в общем, ничем, сэр, да вот…

— О чем вы?

— Ну, я насчет того дела, о чем мы толковали на днях.

— Слушаю. Говорите, говорите, Томас.

Даллем перевел взгляд с Пиндара на Керью, потом обратно, будто не зная, с чего начать.

— Долго вы еще будете молчать, Даллем?

— Я вот что нашел. — С этими словами Томас Даллем вынул из кармана клочок бумаги. — Я толком тут не понял, но решил, что вам это должно быть интересно.

Пол почти выхватил бумагу у него из рук.

— Что это? — Керью наклонился над его плечом. — Какой-то рисунок. Что это изображено?

— Когда вы нашли это?

По лицу Пола разлилась смертельная бледность.

— Да прямо сегодня утром и нашел, сэр. Я пошел, чтобы в последний раз проверить, все ли там в порядке с нашим органом, — неуверенно принялся объяснять Даллем. — Я так понимаю, что это кто-то сегодня ночью оставил.

— Уверены?

— Почитай что уверен. Я всегда сам лично проверяю все перед уходом, чтобы не забыть какой из инструментов или еще чего.

— Где это было?

— В самом органе. Бумажка эта скатанная торчала из той трубы, куда ангелы дудят. Ее нельзя было не заметить.

— Вы точно знаете, что это не нарисовал кто-либо из ваших? Баккет или, например, Уотсон?

— Конечно не они.

— Но что тут изображено? — Керью все еще пристально изучал рисунок. — Смахивает на червя какого-то. Нет, постойте, это скорее угорь. Угорь с плавниками.

— Блестяще, Керью. Ты что, не можешь догадаться? — Пол изо всех сил старался унять дрожь в руках. — Боже милосердный, это же лампри,[64]Джон. Здесь нарисована лампри.

Стамбул, в ночь на 5 сентября 1599 года

Всю ночь напролет работал в своей обсерватории Джамаль аль-андалусиец.

Как обычно, он расположился в рабочем кабинете, комнате на самом верху дома, помещавшейся над обсерваторией. Именно в обсерватории он хранил почти все принадлежавшие ему инструменты и книги, здесь принимал и редких посетителей или заезжих ученых, оказавшихся в столице Османской империи и надумавших навестить его. Но этой потайной лаборатории не видел никто, даже его слуги. Скрестив ноги, астроном сидел на полу перед широким низким столом, занося цифру за цифрой в какую-то книгу. На столе лежала большая звездная карта неба, с четырех углов ее прижимали камни, не дававшие ей свернуться. В течение долгих часов единственным звуком, слышным в комнате, было ровное поскрипывание пера по тонкому веллуму.[65]Время от времени ученый оборачивался в ту сторону, где находилась лестница, словно прислушивался к происходящему внизу.