Но горцам не было надобности пускаться всегда на такие далекие и опасные экскурсии. Иногда они устраивали засады возле передовых станиц и ночью, когда все смыкалось в непроглядную тьму, становились хозяевами края или выжидали утра, чтобы с дневным светом напасть на оплошных жителей.

Однажды, двадцать восьмого июля, конная партия переправилась у беломечетской станицы и засела всего в трех-четырех саженях от казачьего поста, охранявшего водопой. Утром, когда из Беломечетки стали выгонять стада, партия вдруг выскочила из балки, отхватила десятка три лошадей и скрылась прежде, чем постовые казаки успели опомниться. На посту не могли даже сказать, как велика была партия, до того все были озадачены ее внезапным появлением. Станица была в двух верстах, но тревога и ее захватила врасплох: резерв был распущен, и помощи дать было некому.

Другое происшествие случилось в Кисловодске десятого августа и было еще оригинальнее по своим последствиям. Шел проливной дождь. Горцы рассчитали, что в такую погоду они ни одного казачьего пикета не найдут на месте, и партия действительно подъехала к станичной ограде, не встретив, что называется, живой души. Горцы засыпали ров, разломали плетень и в образовавшиеся ворота вывели поодиночке весь станичный табун в числе ста семидесяти лошадей так тихо, что часовые, убаюкиваемые мерным шумом дождя, стучавшим о камышовую крышу их балагана, узнали о пропаже табуна только под утро, когда увидели ворота там, где их прежде не было. Дерзость горцев изумила всех; но изумление еще усилилось, когда узнали, что партия в ту же ночь отбила всех лошадей на Кумском посту, так что казакам не только не на чем было преследовать неприятеля, но они не могли даже известить соседний пост о тревоге. Не успели вдоволь наговориться об этих происшествиях, как горцы угнали лошадей из-под Чегемского укрепления, потом в Ессентуках и, наконец, в Лысогорской станице. Мало того, репрессалии их стали касаться даже их соотечественников, преданных русским. Так сделано было нападение на кош известного ногайского узденя Генардука Лафишева, славившегося своей геркулесовской силой. Самого Генардука не было дома – иначе хищники едва ли бы осмелились ступить на его землю, а тем более угнать у него более трех тысяч баранов. Донские казаки, посланные в погоню, вернулись с пустыми руками, ссылаясь на темную ночь, которая скрыла от них неприятеля. Но та же темная ночь не помешала князю Береслану Ловову настигнуть партию с горстью ногайцей. Дело произошло жаркое; четыре ногайца были убиты; и если князь Береслан при своей малочисленности не мог сделать многого, то все-таки отбил назад до пятисот баранов.

Общественное мнение, встревоженное тем, что большинство происшествий случалось или в пределах Большой Кабарды, или недалеко от ее границ, обрушилось всей своей тяжестью опять на генерала Эмануэля; всюду повторялись обвинения его в потворстве кабардинцам. Без участия кабардинцев, правда, не обходилось ни одного набега; но справедливость требует сказать, что ни в одной Кабарде, а далеко за нею, среди деревень и мирных сел кавказской области – везде слышались те же вопли, те же стоны и мольбы о помощи. Вина в этом случае падала опять на наши кордоны, занимаемые донскими казаками; опять слышался ропот на их бездействие, и вспоминались те времена, когда казаки чувствовали на себе железную руку главнокомандующего. В самом деле, просматривая длинную летопись тогдашних происшествий, невольно останавливаешься на одном обстоятельстве: целый ряд нападений – и со стороны казаков ни одной схватки, ни одного выстрела!

Горцы были противниками, с которыми нельзя было не считаться. Они внимательно следили за всем, что происходило на линии; они знали всех начальников, число войск, места их расположения и не могли, конечно, не знать многих наших обычаев бытовых и религиозных. Всеми этими сведениями они были обязаны мирным черкесам, никогда не прерывавшим с ними сношений. Не имея понятия о календарях, они отлично изучили не только все важнейшие христианские и местные храмовые праздники, на которые в больших селениях Кавказской области падали годовые ярмарки, но и то, как проводятся у нас эти праздники; им было известно, что народ возвращается с ярмарок поздно, часто поодиночке и всегда в настроении на несколько градусов выше нормального, вследствие обилия по дорогам притонов, в которых продается безумие распивочно и на вынос. Военная осторожность на кордонах в эти дни должна бы была усиливаться, но о ней именно в эти дни гораздо менее думали, нежели во все остальные. У казаков были те же посты, те же праздники, и когда все кругом веселилось, почему бы им не развернуться во всю ширь своей казацкой натуры. От наблюдательности горцев не ускользнула эта характерная черта из быта русского человека, и они искусно пользовались ею для своих наездов. Чем дальше от передовых кордонов отстояло селение, куда направлялся удар, чем более опасностей и затруднений предстояло преодолеть на пути, тем громче и славнее считался набег. Добыча в этом случае не играла даже особенной роли. Добыча нужна была байгушам, подонкам общества, а благородные князья, гнушавшиеся ею. искали славы и на хищника, жертвовавшего жизнью только ради корысти, смотрели с презрением. Каким подвергались опасностям и какие переживали треволнения эти залетные партии, как метеор переносившиеся с места на место, может служить, например, следующий случай.

Пятнадцатого августа, в день Успения Пресвятой Богородицы, один из самых светлых моментов трудовой жизни земледельца, когда страдная пора приходит к концу и выясняются урожаи на весь будущий год, – человек тридцать горцев скрытно пробрались к селению Бешпагирскому. Был уже вечер; в деревне мелькали огни, и порой доносилось оттуда нестройное пение гуляющего люда. Шел храмовой праздник. Партия расположилась в балке, и десять человек пошли на разведку. Как раз в это время через поле, куда направлялись горцы, проходила толпа крестьян, возвращавшаяся с праздника. Встреча была роковая. Мужчины были изрублены, женщины захвачены в плен, – и горцы понеслись со своей добычей, не позаботившись даже скрыть следов своего нападения. Между тем, минут через двадцать, новая толпа, возвращавшаяся из Бешпагира, наткнулась на целые лужи крови и тела, распростертые среди дороги. Полупьяная песня их оборвалась разом. Крестьяне в ужасе кинулись на соседний пост и подняли тревогу. На этот раз переполошилась вся линия. Разведочная партия уже не могла возвратиться к своим и пустилась уходить врассыпную. Много надо было присутствия духа, отваги и хитрости, чтобы избежать неравной встречи с преследующими их отрядами. Но горцы ее избежали. Казаки поймали только двух каких-то отставших и обоих положили на месте; остальные с пленными ушли благополучно.

Все это время партия, сидевшая в засаде, не смела тронуться с места. Она слышала, как вокруг селения поднялась тревога, как казаки проскакали возле самой балки, и потом долго слышала их голоса, перекликавшиеся в степи. Наконец все успокоилось. Горцы уже хотели уходить к Кубани, но потом передумали и решили остаться до утра. Поздно ночью они слышали опять, как казаки возвратились с погони, на лошадях измученных и едва передвигавших ноги. Теперь им нечего было опасаться преследования. Они поодиночке сводили лошадей на водопой и стали готовиться в путь. Летняя ночь коротка. Показался рассвет, и через некоторое время зарумянились кусты и камни в овраге; крылья стоявшей на горе мельницы вспыхнули точно от пожара. Начинало всходить солнце; по дорогам заскрипели возы, замычали стада, прогоняемые к водопою, и над головами горцев, как им показалось, стал раздаваться нестройный, порывистый топот – то он затихал, то опять явственно слышался. Они догадались, в чем дело, и выскочили из оврага. Перед ними расстилался широкий луг, на котором паслись лошади. У одного края этого луга, поближе к балке, под старой тенистой грушей, расположились табунщики; их было восемь человек; несколько поодаль стояли их заседланные лошади. Пастухи окаменели от ужаса, когда увидели перед собой целую партию. Не успели казаки вернуться с погони за одной, как перед ними стоит уже другая, а за ней появится, пожалуй, и третья. Что они могли сделать, не имея при себе никакого оружия? Станут кричать – их изрубят шашками; побегут – догонят и также изрубят; они не смели тронуться с места, не смели пошевельнуть пальцем и остались в той же позе недоумения и страха, в какой захватила их партия. Горцы между тем въехали в середину табуна, выбрали десятка три лучших лошадей и погнали их через луг так же спокойно, как будто курили на ярмарке. Это спокойствие и было причиной, что они, никем не замеченные, прошли мимо нескольких деревень и хуторов, пересекли несколько больших дорог и ушли за Кубань прежде, чем тревога, поднятая пастухами, дошла до передней линии.