— Александр, разреши задать тебе вопрос? — сказал вдруг диктор, когда я на миг прервался, мне воды принесли, горло пересохло.

— Можно. Я же тут.

— А что означает намазать лоб зелёнкой? Меня немного смутила эта фраза.

— Это красноармейский фольклор. Скажем так, оно означает, что прежде чем расстрелять, намазывают лоб зелёнкой, чтобы пуля, входя в мозг, не занесла инфекцию. Горькая шутка такая. Поэтому если говорят: намазали лоб зелёнкой, это так фигурально выражаясь, говорят о расстрелянном человеке. Это я слышал на дороге смерти от бойцов, и уже сам привык вставлять во фразы, что не обращаю на неё внимание. Кстати, мне уже намекают, что наше время заканчиваются, но мне ещё есть что сказать, поэтому извините, пару минут эфира я всё же украду. Думаю, многие поняли из моих слов, что я привёз в Москву с собой оружие. В большинстве трофейное, немецкое. Это действительно так, искать не советую, да и не найдёте, оно в тайниках за Москвой в лесах. Однако я прекрасно знаю, что в формирующемся отдельном рабочем коммунистическом батальоне острая нехватка вооружения и хочу передать всё оружие им. Именно всё. Я охотник, у нормального охотника в заначке всегда найдётся пара неучтённых стволов. Тут я добровольно передаю его нашим бойцам и командирам. Держать это оружие у себя просто подло, когда в нём нуждаются. Сейчас перечислю, что у меня есть. Немецкое противотанковое ружьё с патронами, сто двадцать штук всего, но хоть что-то. Как показывает опыт, если расчёт не меняет позиции и ведёт огонь с одного места минут пять с момента первого выстрела, это если повезёт, обычно ещё меньше, его уничтожают. Так что патронов точно хватит. Потом два пулемёта, «МГ-ноль восемь», это что-то вроде нашего «Максима», с того бронетранспортёра снял, и «МГ-тридцать четыре». Трофей с диверсантов. К ним по пять снаряжённых лент и два ящика с патронами. Два ящика с грантами. Потом два немецких автомата с боезапасом. Семь пистолетов, четыре «парабеллума» и три «Вальтера». Наш автомат «ППШ», его хочу подарить командиру батальона, лично в руки передать. Потом снайперскую вин… Не-е-е, хватит вам ребята. Настоящий охотник винтовку с оптикой, если она даже армейская, никогда не отдаст, руку отгрызёт, но не отдаст. Если только с обменом на что-то другое, охотничье. Это намёк. У меня «СВТ» в снайперском исполнении и немецкая, «Маузер» с оптикой. Помимо них ещё есть трофейная радиостанция. Как и пулемёт с «СВТ», это трофеи с немецких диверсантов. Повстречались наши дорожки под Старой Руссой. Всё это я готов передать батальону, пусть его представители найдут меня через редакцию Всесоюзного радио, мой адрес тут есть. Это ещё не всё. Дело в том, что помимо нашего «ППШ», в кузове бронетранспортёра я нашёл ещё трофеи. Немцы где-то видимо ограбили банк. К большому моему сожалению денег там не было, очень они мне нужны были. Сам я в душе трофейщик. То есть исповедую такой закон: что в бою взято — то свято. Этот закон действует только во время войны, в мирное время он недействителен. Убивая противника, врага, я считаю, что все, что находиться на нём, принадлежит мне, и я считаю что прав. На другого убитого даже не посмотрю, это уже мародёрство. Вообще трофеи и мародёрство — это разные вещи, и граница между ними очень тонка. Фактически только командир может решать, где бойцы набирали трофеи и где мародёрили. Раньше в старину, право трофея было священно, сейчас искусственно об этом забыли. Я нет, и считаю все, что добыл в бою, своим. Я понимаю, почему командиры издали законы, чтобы красноармейцы сдавали честно добытые трофеи им, чтобы прилипли к их липким рукам. Я же предлагаю издать «Закон о трофеях». Поверьте, русский народ, которые знает что такое «достать», ковёр там или редкий инструмент, они немцев без всего оставят, если будут знать, что что-то можно будет оставить себе или отправить почтой домой. После такого нашествия окопы немцев просто опустеют, выжившие немцы нагишом будут состоять на позициях и делать вид, что стреляют из оружия, губами изображая стрельбу, а ничего у них уже не будет, всё отберут и утащат. Шучу, конечно, но советую всё же подумать, стимул очень серьёзный, не менее чем защищать свою родину и свои семьи. Теперь вернусь к находке в бронетранспортёре. Там не было денег, там было золото в слитках, двенадцать штук с оттиском Госбанка СССР. Моя семья о них не знает, после стрельбы, я их нашёл при осмотре и тайком убрал на дно в повозки, потом прикопал в лесу под Москвой. Честно говоря, как камень с души упал, не люблю я золото. Откуда немцы их взяли, не знаю, но я бы предпочёл именно деньги, которые немцам как раз были не нужны. Как я уже говорил, мне очень деньги были нужны. Когда мы уезжали то продавали дом по очень низкой цене, покупатель сбил её, пользуясь тем, что мы уезжали в спешке. Когда мы приехали в Москву, то денег на выбранный дом не хватало, сильно не хватало. Связываться с золотом я побоялся, струсил, признаюсь, поэтому я стал на вещевом рынке продавать трофеи. Немецкое снаряжение, обувь и форму. Брали очень хорошо и давали большую цену. Торговать я умел, но сам не ожидал, что так продажи пройдут. Из рук вырывали, торговались друг с другом поднимая цену, я до сих пор в изумлении. Оружие не продавал, а вот все трофейные ножи ушли, ни одного не осталось. Спрашивал, зачем покупателям, отвечали, что соседям будут говорить, что сын или муж с фронта трофеи прислали. Форсить решили, вот и давали хорошие деньги. Продал я все, что у меня было, хватило и на дом и на кое-какую обстановку. Это золото я считаю своим, по праву трофея, но оно мне не нужно. Руки жгёт, боюсь я его. Поэтому хочу попросить Политуправление РККА помочь мне передать его в Фонд Обороны. Причём не просто передать, а все средства пустить на постройку завода для выделки автоматов для нашей пехоты, пусть, наконец, это необходимое оружие начнёт поступать в войска. Это всё что я хотел сказать. Но прежде чем попрощаться хочу спеть одну песню. Я сразу прошу прощения у редактора, её не было в списках разрешённых, и он её не слышал. Она называется «Русские дороги». Если мой рассказ кого заинтересовал, прошу писать на адрес редакции, постараюсь ответить. Большое спасибо, что выслушали меня до конца. Я прощаюсь с вами.

Тронув струны гитары, я проиграл начало и запел:

По плачущей земле не чуя сапогов

Наш обескровленный отряд уходит от врагов

Питаясь на ходу щавелевым листом

Ночуя в буераке под калиновым кустом

Нам отдохнуть нельзя — бегом, бегом, бегом

А наши, якобы, друзья засели за бугром

И смотрят как нас бьют, не отрывая глаз

И только длинные дороги полностью за нас

Вытри слезы, отдохни немного, я русская дорога

Отходи, а я тебя прикрою, грязью да водою

Но по уши в грязи, в воде до самых глаз

Через какой-то срок враги опять нагнали нас

И бьют ещё сильней, вот-вот и порешат

Но лютые морозы к нам на выручку спешат… (Растеряев. И).

Закончив петь, я встал и вышел из студии. Так же я молча шёл мимо молчавших людей, которые провожали меня взглядами, и вышел на улицу. Меня так никто и не остановил. Уже совсем стемнело, на ходу убирая гитару в футляр, я дошёл до остановки и посмотрел, как люди отходят от рупора, что висел на столбе.